Елена Асеева - Сыны Семаргла

«Достойный сын, достойного отца!» — голос Перуна кажется плыл… плавно двигался, проносился в сознании и точно живописал какие-то далекие образы, воспоминания. Внезапно резкий звук и стук оборвал эти образы. Святозару, по-видимому, закрыли уши и подули в лицо. Перед очами кружащие в черном, густом тумане круги разных цветов стали вращаться быстрее и быстрее, и всякий раз, когда они ударялись друг о друга, слышал наследник тихую, волшебную мелодию и голос старой женщины негромко пел песню про великую восурскую землю. Святозар открыл глаза, и впервый момент ему показалось, что он лежит на земле, что сейчас глубокая ночь, а прямо над ним раскинулось высокое, черное небо полное звезд. Однако немного приглядевшись, он догадался, что кругом него, ни земля, а черное звездное небо находится не только наверху, но и справа, и слева, и даже под ним. Да, и сами звезды были ярко-голубого, ярко-белого цвета, и необычайно светились и мигали. Святозар смотрел вверх и видел в какой-то неизведанной вышине багряный туман, усеянный мелкими, крупными пылинками, крапинками белого цвета, малеша правее расположилась туманность уже более светлого, нежно-розового цвета, а левее не ярко мерцало крупное синие облако словно собранное из махунечких крупинок. Святозар глубоко вздохнул и пошевелил руками и ногами. Но воздух, который вошел в него, был какой-то плотный и густой, похожий на мерцающие кругом туманы, а ноги и руки наследника были неподвижными, словно он их и вообще не имел или сейчас на широком, овальном переливающемся серебристым светом облаке, лежало не тело, а лишь душа Святозара. Кругом него царила небывалая тишина, будто звуки в этом месте и вовсе отсутствовали.

— Эм… эм… эм, — простонал наследник, и наново попытался пошевелить своими руками и ногами. Внезапно справа от него ярко блеснул длинный, серебристый, тончайший луч — паутинка, будто протянувшийся по тому черному мареву.

И по этому лучу к Святозару подступил ДажьБог. Он был молод и крепок, с высоким лбом, прямым носом, большими голубыми глазами на красивом лице и волнистыми, серебряными до плеч волосами, ярко озаренными золотым нимбом. Святозар поворотил на Бога свои глаза, а тот неспешно встал на овальное облако, и, опустился подле. ДажьБог протянул руку, убрал с лица сына длинную, каштановую прядь волос, а после ласково улыбнувшись, тихо произнес:

— Здравствуй, мой мальчик.

— Здравствуй, отец, — ответил таким же тихим голосом Святозар. — Что со мной? Почему я не чувствую своего тела, рук и ног? И вообще, отец, где мы?

— С твоим телом все хорошо, не тревожься мальчик, — все еще улыбаясь, пояснил ДажьБог. — Твою руку и спину я излечил. А находимся мы с тобой, — и ДажьБог устремив руку вдаль, очертил ею круг. — На небесной, молочной дороге… Но меня беспокоит сейчас, сынок, совсем другое. Время на исходе, скоро из твоей крови иссякнет напиток смольего дерева, и ты замерзнешь здесь. Однако я совсем не затем вырывал тебя из Пекла, чтобы ты, замерз… потому мы должны поговорить… Я должен тебе многое объяснить, а потом, сынок…

Потом я верну тебя в Явь и твое тело, руки и ноги вновь обретут силу.

— Отец, отец, — дрогнувшим голосом отозвался Святозар. — Моя душа слышала ваш разговор с Перуном… и я… — Наследник на миг прервался, подавляя внутри себя рвущийся наружу гнев, а после, добавил, — отец, отец, что же ты наделал… Я не хочу, не хочу быть чарколом, Сатэгой! Никогда!.. Никогда!.. Разве ты не знал как я этого боюсь, как я всегда этого страшился… И этот заговор, который я создал в прошлой жизни… отец, я его создал, страшась того, чтобы кто-нибудь из моих потомков стал чарколом, а ты… ты… — Святозар замолчал, и ему показалось, что еще мгновение и он задохнется от обиды и густого, плотного тумана, который заплыл ему в легкие.

— Тише, тише, мальчик мой, — прошептал ДажьБог. Он торопливо протянул руку, положил ее на грудь Святозара и тихо запел на языке Богов. Его чистый, наполненный могучей силой голос полетел в черную, туманную даль, и увидел наследник, как заколыхались от песни Бога туманности, как затрепетали белые крупинки в них, как замерцали звезды.

— Тише, тише, сынок, не надо, не надо, так тревожиться, — добавил ДажьБог и убрал руку с груди наследника. — Ты никогда не станешь чарколом, никогда не станешь Сатэгой… Ты мой сын, моя кровь и плоть, моя душа… ты мой мальчик… Ты сам есть свет. Ты сам вырос и повзрослел душой, сам стал лазурным и никто тебе в это не помогал, никто не принуждал. Ты, творил все это сам, своими руками, поступками, своей жертвенностью. Ты достоин, достоин, сынок, владеть светлой и темной магией. Ты достоин, быть кудесником, стать Равным Богу! Так решил не только я, так решил и Бог огня Семаргл, и с этим согласился Бог Перун… Ты, только не бойся этого… не бойся, не сомневайся в себе… потому, что ты сейчас другой, другой, мальчик мой!

— Нет, нет, — все таким же обиженным голосом, откликнулся Святозар. — Не хочу, не хочу быть кудесником, не хочу быть Равным Богу… потому, что я знаю… знаю отец… что тогда после смерти, я не смогу вновь возродиться. И моей душе придется уйти к трону Всевышнего и слиться там в одно единое целое, стать началом и концом… Зачем, зачем, ты это сделал, отец.

— Сынок, послушай меня, послушай, — успокоительно молвил ДажьБог, и, протянув руку, нежно погладил Святозара по волосам. — У тебя всегда есть выбор… всегда. Как только душа первый раз появляется на свете, Богиня Макошь, которая владеет тайной Прави и тайной создания миров, начинает прясть нить судьбы души. Эта нить, похожа на корень огромного дерева, там множество разветвлений, множество крупных и мелких кореньев и корешков, а иногда и вовсе паутинок.

Каждый миг, каждый день, каждый год, каждое десятилетие, каждую жизнь, ты, делаешь собственный выбор того или иного корешка, коренья, паутинки, пути. Ты ступаешь сам, от начала жизни твоей души и до ее конца… И там в Пекле в холодной смертной темнице, где ты превращаешься в тонкую сосульку и от удара об стену разлетаешься на множество крупинок, которые потом, точно такие же черные души в топчат в землю. Или же ты идешь в Ирий— сад туда, где ждут тебя твои дед и баба. — ДажьБог на миг прервался, а затем негромко пропел: «О, как будет им радостно, весело вдруг увидеть тебя! До сего дня лили слезы они, а теперь могут возрадоваться О твоей вечной жизни до конца веков!»[1] Дажьбог замолчал, нежно провел пальцами, по глазам и губам своего сына, и продолжил: