Сергей Костин
Пепел Ара-Лима
У Йохо болел зуб.
Невыносимая боль, то затихая на время, то накатываясь вновь, ковырялась в виске, заставляя лесовика считать себя самым несчастным существом не то что в деревне, но и во всем известном ему мире. Иногда от глупой жалости к самому себе у Йохо слезились глаза, а иногда, когда боль становилась совсем уж невыносимой, лесовик мечтал только об одном. Найти на берегу реки самую высокую кручу и кинуться в самый глубокий омут.
Но Йохо прекрасно знал, что у деревенской реки Вьюшки нет крутых берегов, а уж тем более, глубоких омутов.
Еще рано утром Йохо наведался к деревенскому лекарю. Хитрый старик, разглядев в утренних сумерках несчастное лицо Йохо, немедленно потребовал за избавление от зуба двух свиней.
Две свиньи за один зуб?
Йохо, смахнув пару слезинок, пообещал лекарю страшную смерть и даже, уходя, громко хлопнул дверью.
— Две свиньи…, — скулил лесовик, придерживая горячую щеку, — Ну ничего… Ты ко мне… Еще попросишь…
Йохо не был жаден. Две свиньи, не такое уж большое богатство. Случалось, что вконец обнаглевший старик-лекарь требовал за свои услуги большую цену. Жители давно собирались намять бока наглому деду, но все время откладывали взбучку. Кто потом позаботиться о больных зубах?
— Ну, нет у меня двух свиней! — простонал Йохо. — Нету! Ой, мамочки!
Лесовик Йохо придерживался старых заповедей. Он считал, что не подобает лесовикам пасти свиней, ковыряться в огороде или разводить в тихих заводях красную рыбу. Со старых времен его предки жили в лесу. Лес кормил и одевал, давал кров и прятал от врагов. Ни один из уважающих себя лесовиков не унизился бы до выращивания свиней. Гораздо естественней выследить в лесу выводок диких кабанов, или, на худой конец, обменять у равнинников свинину на собранные в том же лесу светящиеся камни.
Но наступили новые времена. Они всегда наступают, новые времена. Теперь уже не считается зазорным ковыряние в земле, или выращивание на заднем дворе дома свиней. Все больше и больше лесовиков, пренебрегая мудростью предков, забывают лес и становятся похожими на равнинников.
Но Йохо не из таких. В его маленькой хижине, что стояла у самой кромки леса, не было ни свиней, ни птицы. И прадед, и дед, и отец Йохо были настоящими лесовиками, предпочитающими хороший острый нож на тихой лесной дороге любой грязи на собственном дворе. И он, Йохо, в свои двадцать лет давно усвоил простую истину. Некогда лесовику заниматься глупостями.
— Тьфу, — в сердцах плюнул Йохо и тут же взвыл от боли.
Чертов зуб, чертов зуб, чертов зуб!
Чего только не делал лесовик, чтобы прогнать боль. Жевал пепел лягушки, пойманной у колодца, взывал горячими просьбами к небесам, до одури сосал чеснок, бился головой о стену, завязывал узелки на выдернутых из курчавой головы волосах. Все пустое. Щека продолжала гореть, словно жгли ее каленым железом.
Йохо, каждую секунду ощущая ноющую боль, добрел до края деревни. До самого последнего дома, стоящего чуть в стороне от всех построек. Потоптался на месте, не решаясь двинуться дальше, но возвратившаяся боль подтолкнула его вперед.
Если Йохо чего и боялся кроме зубной боли, то только приближаться к этому дому. Да и не он один. Почитай все жители деревни обходили стороной жилище, скрытое от посторонних глаз густым кустарником, да десятком раскидистых деревьев. Странных деревьев. Во всем лесу столь уродливых кривулей вовек не сыскать.
— Защити меня, — лесовик сжал корень дидры, и, стиснув по возможности зубы, распахнул калитку.
Не успели несмазанные петли проскрипеть, как над ухом Йохо раздался громкий, хриплый кашель. Лесовик присел, скорее от неожиданности, чем от страха. Йохо был не из трусливых лесовиков, но, кто не упадет на карачки, когда над ухом хрипло кашляет невидимое чудовище?
— К колдуну? — на Йохо, прикрыв один глаз, смотрел большой черный ворон. Толстая ветка под ним качалась, и, казалось, еще чуть-чуть, и треснет от непосильной ноши.
— Ты чего?! — все еще не оправившись от неожиданности, заволновался Йохо, — Пугаешь тут! Я это… Да. К нему.
Ворон пару раз моргнул открытым глазом, переступил лапами:
— И не боишься?
— А чего его…, — Йохо остановился на полуслове, втянул голову в шею и прислушался.
Тихо-то как? Словно все звуки разом решили покинуть этот мир. Ни чириканья ранних пташек, ни шороха листьев. Вымерло все, сгинуло. Только боль от зуба пищит, словно растревоженное осиное гнездо. И по виску, по виску, как по наковальне.
Лесовик попятился, уперся спиной в изгородь и, не оборачиваясь, попытался нащупать рукой калитку.
Ну его, колдуна. Лучше пойти в лес, отыскать светящиеся камни, да выменять на них у глупых равнинников пару свиней. И отдать проклятому старику-лекарю. Или, заявиться с утра в корчму, поссориться с кем-нибудь до драки, да подставить в нужный момент под кулак больной зуб. Могут, правда, и больше одного высадить, зато быстро и не так страшно.
И больше никогда не придется приходить сюда.
У самого дома заухало, завыло, и по листьям пробежал холодный ветер. Встретился с испуганным лицом лесовика, застудил глаза и, шепнув нехорошее, замер.
Йохо, уже не сдерживаясь, взвизгнул, подпрыгнул и уцепился за ручку калитки, которая никак не хотела открываться.
За спиной отчаянно рвущегося прочь лесовика противно захрипел в смехе ворон:
— Да подожди… Куда бежишь, глупый? Вот я сейчас тебя…
Лесовик перестав со злостью обрывать плющ, успевший стремительно обвиться вокруг его рук, отскочил от закрытой калитки. Вытащил из-за пояса широкий нож, пригнулся, выставил острие в сторону ворона.
— Ну, давай! — лезвие недобро сверкнуло, описав пару широких полукругов, — Налетай! Я вас всех! Ну!
Ворон дернулся, прикрыл лапой клюв и затрясся от веселья. Толстая ветка жалобно затрещала, но выдержала. В глубине деревьев кто-то зашелся в истеричном, неживом каком-то, смехе.
— Шустрый, — растопырив черные крылья, ворон уселся удобнее, — Это не ты, шустрый, третьего дня двух солдат в лесу прирезал? Прирезал, да закопал под корнями.
Нож чуть было не выпал из руки.
Йохо почувствовал, как сильно и гулко в груди запрыгало сердце.
— Откуда знаешь? — лесовик не узнал собственного голоса.
Он мог бы поклясться могилами предков, что в тот день никто не видел, как он расправился с незнакомцами, по лесу шляющимся. И не было в том его вины. Приблудившиеся солдаты первыми набросились на него на глухой тропинке, когда он возвращался в деревню с полной сумкой светящихся камней. Он, Йохо, только защищался. Хотя, кто послушает простого лесовика в такое неспокойное время? Петлю на шею, меч под ребро, вот и весь суд.
