И вновь спасибо членам моей писательской мастерской:
Мэттью Клакстону, Джону Харту, Барри Линку,
Фрэн Скин, Питеру Таперу и Дэвиду Уиллису.
Ваши критика и советы, как всегда, были бесценными.
Сначала была жажда пищи, голод, абсолютный и требовательный. Живые существа карабкались и сражались, тысячи их, кусающихся и бьющих ногами, сцепились в единый перекатывающийся клубок. Никаких союзников, никакой дележки, лишь миллионы сражающихся каждый за себя пауков, пожирающих своих собратьев, хрустящих их плотью и высасывающих сладкие жизненные соки.
Те, кто сумел пережить первые мгновения свободы после выхода из яиц, утолили наконец свой физический голод, их восьминогие тельца раздулись. Наступила минутная передышка.
Но физический голод оказался не более чем катализатором, и эти твари, потомки Повелительницы Хаоса, от физических нужд возвысились до потребностей честолюбия, от простого голода — к первому вкусу силы, и яростная битва забушевала вновь. Они вгрызались — и они ели. Они нападали и насыщались, напитываясь как пронзительной болью своих соперников, так и ароматом истекающего из них ихора. Вопль бьющейся в агонии жертвы. Страх в восьми крохотных глазках, когда один получает преимущество, а другой понимает, что настал конец.
Счастье пролить кровь.
Это означало следующий уровень, стоящий выше физического, для тех, кто уцелел во время первоначального насыщения. Означало удовлетворенное самолюбие, ощущение своего превосходства, сладкий вкус победы. И тысячи пауков успокоились.
Но это был еще не конец.
Ибо превыше голода и жажды власти была потребность в риске, воистину характерная черта богини Ллос, запредельная и парадоксальная тяга ходить по самому краю.
И все началось снова. Тысячи пауков нападали, убивали и гибли сами, и к тем, кто выжил в первые мгновения этого нового испытания, пришло осознание себя, потому что они были порождениями Ллос, детьми хаоса, и именно в этой круговерти сражения, когда отовсюду маячило забвение, эти существа жили, жили истинной жизнью, наслаждаясь пониманием того, что каждый миг может оказаться последним.
В этом и была прелесть Хаоса.
В этом заключалась притягательность Ллос.
И это означало гибель для всех, кроме одного.
Фарон лежал на земле, глаза в глаза с пятью раздраженно шипящими змеями. С их обнаженных зубов капал яд, пасти были широко разинуты. Черно-красные гадины тянулись к нему с рукояти плетки.
Женщина с плетью в руках глядела на Фарона сверху вниз, с трудом сдерживая ярость. Выше и сильнее Мастера Магика, она являла собой внушительное зрелище. Фарон не мог видеть ее лица — мешал яркий свет, льющийся с небес, превращая ее в темный силуэт с волосами цвета слоновой кости, — но тон ее был не менее ядовитым, чем шипение ее змей.
— Ты нарочно наступил на того паука, — произнесла Квентл.
— Нет, — огрызнулся маг, передернувшись, поскольку его элегантная рубашка на спине вся пропиталась жидкой холодной грязью. Он был рад, что остальные члены их отряда разошлись на разведку в разные стороны и не видят его в столь недостойной позе. — Я не в состоянии разглядеть проклятую тварь при этом кошмарном свете. Пришли бы мои штаны в такое состояние, если бы я видел достаточно хорошо, чтобы обойти заросли ежевики, в которых их изорвал? Если на дороге и был паук, я не знал, что он там.
Он бросил взгляд налево, куда мгновением раньше указывала Квентл. Едва она тоже глянула в ту сторону, его правая рука незаметно скользнула из-за спины.
Одна из змей плетки предостерегающе прошипела, но было уже поздно. В тот же миг, когда рука Фарона оказалась на свободе, он произнес слово, пробудившее магию в его кольце. Мгновенно стальной ободок на его пальце распрямился, увеличился в размерах и превратился в меч. С быстротой мысли оружие взметнулось высоко в воздух и обрушилось на змей.
Гадины отпрянули, едва увернувшись от разящего клинка. Квентл отпрыгнула назад, зазвенев кольчугой. Фарон взвился на ноги и начал наступать на нее, тесня мечом.
— Джеггред! — взвизгнула Квентл, и ее пивафви взвихрился вокруг нее, когда она увертывалась от танцующего клинка. — Защити меня!
Фарон стремительно сунул руку в карман своего плаща и извлек щепотку алмазного порошка. Он выкрикнул слова заклинания, одновременно крутнувшись и рассеивая сверкающую пыль в воздухе по небольшому кругу. Мерцающий купол силы, словно перевернутая кверху дном чаша, накрыл мага.
И как раз вовремя. Мгновение спустя после материализации магического купола из леса с ревом вынеслось некое существо, смутно напоминающее дроу. Дреглот кинулся на купол, и когти его огромных боевых рук заскрежетали, пытаясь вонзиться в твердую, как алмаз, поверхность, со звуком, похожим на вопли проклятых. Полудемон вновь и вновь прыгал на купол и всякий раз соскальзывал.
Сдавшись наконец, дреглот скорчился снаружи магического барьера, стиснув в кулаки пару меньших рук и упершись ими в землю, раздосадовано сжимая и разжимая когти на вторых, больших руках. Он уставился на Фарона кроваво-красными глазами, потом пренебрежительно вздернул подбородок, и по грубой гриве желтовато-белых волос, окутывающей его плечи, пробежала волна дрожи.
Фарон поморщился от вонючего дыхания дреглота, жалея, что магический барьер не способен задерживать запахи.
Позади Джеггреда Квентл настороженно следила за зависшим прямо над ее головой мечом, заслоняясь от него небольшим круглым щитом, прикрепленным ремнем к руке. Змеи ее плетки шипели на клинок, одна из них метнулась вверх в тщетной попытке укусить оружие. Квентл потянулась было к висящей на боку трубке со свитками, потом остановилась. Похоже, ей не хотелось тратить ту немногую магию, что у нее еще оставалась, на столь мелкую ссору.
— Отзови своего племянничка и давай поговорим, — предложил Фарон. Он, щурясь, мельком взглянул в безжалостное синее небо. — И давай уберемся подальше от солнца, пока оно не обратило в прах этот твой прелестный несокрушимый щит.
Глаза Квентл сузились от ярости при подобной дерзости Фарона. Она, без сомнения, считала, что хоть он и Мастер Магика, но, как мужчина, должен помнить свое место. Квентл, безусловно, страстно желала бы воспользоваться заклинаниями, которые некогда даровала ей Ллос, чтобы оплести Фарона паутиной и подвергнуть его нескончаемым, медленным мукам, но Паучья Королева умолкла. У Квентл не было больше заклинаний, за исключением тех, что хранились в ее свитках.
