Тимофей Печёрин
Бремя чужих долгов
Во времена столь же далекие, как далеки ночные звезды от всякой твари земной, властвовал над этими землями великий император Арвиндир. Правил он твердо, но мудро и справедливо — год от года неся подданным спокойствие и процветание.
Столица империи, чье имя людская память не сохранила, славилась в ту пору как величайший и прекраснейший город мира. Стены, высокие и неприступные точно скалы, окружали его. А золоченые кровли дворца императорского сияли ярче, чем солнце.
Но не дворцом единым красна была древняя столица и не стенами крепостными. Под императорской дланью благоденствовали и богатейшие из купцов и даже последний поденщик. Крепкие и высокие дома стояли, выстроившись вдоль широких, чисто убранных, улиц. Прекрасные фонтаны, дивные сады и статуи, сотворенные руками лучших скульпторов, украшали площади. И не было в столице империи Арвиндира места ни лачугам, ни грязи, ни деяниям злодейским и противозаконным.
И поговаривали даже, что в империи той никогда не заходит солнце.
Но однажды довелось императору гулять по прекрасной столице… гулять без страха, ибо народ любил и боготворил своего государя и не мог желать оному зла. И в день тот, роковой, подошел к Арвиндиру старик — добела седой, словно горные вершины на далеком севере, да сгорбленный чуть ли не до самой земли и на посох опиравшийся.
Поклонился старик императору да и со словами обратился: «О, ваше величество, да ниспошлют вам боги долгих лет жизни. Довольны ли вы делами своими, готовы ли с гордостью говорить о них?»
И отвечал Арвиндир: «Преисполнено гордостью сердце мое, почтенный старец. Ибо велика моя империя, до закатных морей раскинувшаяся, да до северных гор. И до края света уже тянется — туда, где рождается солнце. И всякий ворог трепещет перед нею, хвост поджав. И всякий подданный ее, коль живет он честно, то не знает голода и милостыни не просит».
И молвил тогда старик: «О, ваше величество, величайший из государей. Дозволено ли будет мне спросить, как удалось вам достичь всего этого? Какие силы помогли вашему величеству основать империю, равной которой не бывало от сотворения мира и не будет вовек?»
Отвечал император: «Рожден твой вопрос не смиреньем праведным, а дерзостным любопытством. Но нет здесь у меня секрета даже для самого последнего из подданных, как нет и чуда в свершениях моих. Лишь денно и нощно тружусь я на благо империи, и министры мои, и советники мои трудятся, себя не щадя и рук не покладая. Как муравей по крупицам земляным собирает свое жилище, так и мы шаг за шагом строим величайшую от века империю».
Но сказал на то старик: «О, величайший из государей, чье имя, да восславлено будет в веках. О последнем тогда спрошу — не запамятовали ли, ваше величество, как ходили вы в рубище, всеми гонимый и презираемый? Как кляли тиранов и дельцов, последний кусок готовых вырвать изо рта бедняка? И как молили всех богов и все силы великие, темные и светлые, даровать вам власть? Чтобы употребить ее во благо народа да в наказание всем тварям кровожадным в человечьем обличии? Как молили вы — и кто откликнулся на ваш зов?»
Сколь бы ни был милостив император Арвиндир, но и он не мог снести дерзких речей. «Лжет твой грязный язык! — прикрикнул он на старика, — боги даровали мне власть, одаривать достойных и карать злодеев. И да будет благословенна империя — творенье мое! А теперь сгинь от моих очей, лживый старик! И не отравляй боле клеветой душу мою и души моих подданных».
Сверкнул тогда очами старик — точно молнии блеснули в ясном небе. Голос возвысил, говоря: «Достойных одариваете, ваше величество. А долг свой самый главный, отдать не хотите ли? Тот долг, что звонкой монетой не измерить, и который не простится вам даже в смерти!»
Разгневался тогда император. Кликнул стражей своих, велев выставить старика за городские ворота. Но прежде, чем подоспели воины, верные и могучие, сумел старик вымолвить последние свои слова. «Так будьте же вы прокляты, ваше величество, император Арвиндир, — возопил он, выпрямившись, да воздев посох над головой, — и весь род ваш, и вся империя! Да не будет вам покоя даже в смерти! И милости богов боле не будет!»
Подскочил к старику императорский страж. Занес меч, дабы срубить голову его, речи лживые да нечестивые произносящую. Но исчез старик в последний миг — растаял бесследно, точно его и не бывало.
Наверное, редкая птица перелетит через леса, коими славятся северные земли Фьеркронена — Тергон, Остенвинд. Но это не беда: перед сойкой, которую на сей раз удалось мне поймать, цели стояли гораздо скромнее. Пролететь вдоль тракта, пересекавшего лес. На милю-другую, не более. Сообщая мне, в реальном, так сказать, времени, если удалось заметить что-нибудь интересное.
Хотя стоп, каюсь. Выразился я не совсем точно. Все-таки птица есть птица. И, даже будучи плененная заклинанием, позаимствованным мною у одного знакомого алхимика, даром речи она, увы, не обладает. А значит, и не может мне что-либо докладывать. Как и исполнять мои указания — чай, не собака.
Скорее уж, это я смотрел на мир глазами вышеупомянутой сойки. Душою переселившись в нее, управляя, хоть и не без труда, маленьким крылатым телом. Тогда как собственное мое тело осталось лежать бездыханным у опушки — кое-как замаскированное в траве и под листьями.
Время в подобных случаях было дорого. Без души тело подолгу не живет. Не говоря уж о том, что покуситься на оное, беспомощное, мог и хищный зверь, и лихой человек. Потому неслась сойка-лазутчица мимо леса, как могла быстро. На пределе сил и буквально пронзая воздух. Рискуя, разумеется, при этом врезаться в ствол какого-нибудь, растущего на пути ее, дерева.
Пару раз лишь в последний момент, резкими рывками в сторону, мне удавалось избежать столкновения. А гнусная память не преминула лишний раз коснуться того, главного события, из-за которого я и оказался в этом не шибко гостеприимном мире. Опять-таки столкновения — маршрутки со встречным автомобилем. Маршрутки, чей водитель спешил тогда не меньше, наверное, чем я сейчас.
Деревья проносились мимо меня сплошной зеленой стеной… темно-зеленой, если говорить точнее, из-за сосен, преобладавших в здешних лесах. Лишь изредка их разбавляли пятна более светлых и, можно сказать, нежных красок. Березы, клены, дубы.
