Сэй Алек
МЕРЗКИЙ СТАРИКАШКА
Эту книгу я хочу посвятить своему коллеге, доброму товарищу и просто замечательному человеку Владимиру Петровичу Прудникову, на чьи, прямо надо сказать, нечастые вздохи по поводу возраста и всего, с ним связанного, мне всегда хочется ответить: «Ты бы сначала хоть лимон, что ли, съел!»
Автор
Болит поясница и почему-то колени. Странно, когда КамАЗ вылетел на остановку, я на лавочке сидел, и бампер выше ног прошел…
Позвольте, а на каком основании я вообще тогда жив? Отчетливо же помню, как меня размазало, а потом… Да, а ведь было, действительно было это «потом». Помнится, вишу над разнесенным остановочным павильоном где-то там, сверху, метрах в пяти над землей, внизу кровища — не один я маршрутку дожидался, — мусор, шум и вопли, из кабины грузовика, что в стенку дома впечатался, мужики водилу вытаскивают с явным намерением устроить суд Линча, а мне покойно так, только любопытство какое-то проскальзывает: мол, что дальше будет-то?
А дальше… Дальше тоже было. Как-то все тускнеть начало, что ли, цвета терять, и чувство такое, словно в воронку какую-то затягивает. А потом — опа, сам не понял как, а я уже в… Труба не труба, тоннель не тоннель… И не объяснишь сразу, что это. Свет какой-то вроде как вдалеке, тебя к нему несет (или он приближается?), а со всех остальных сторон этакая… турбулентность, во. Не стенки. Ты будто в центре смерча находишься, именно так оно и выглядит, наверное. И ни страха уже, ни любопытства — ничего. Чистая апатия.
Потом труба не труба в такой, что ли, пузырь преобразовалась, и ощущение движения пропало, а свет вокруг разлился, вроде как насквозь пронизывал даже. И еще… Да, еще там фигура из света же была, гораздо более яркого, но не слепящего.
Хотя очень я сомневаюсь, что это, гм, существо действительно имело антропоморфную форму, как мне тогда показалось. Скорее заскоки человеческой психики, которая не привыкла еще вот так вот, без тела, существовать.
Что-то он меня спросил… Что-то типа: готов ли я… К чему? Не помню. Как в тумане этот момент. По смыслу вроде бы похоже на: «Готов ли перейти в другую форму существования». Точнее не скажу, это… Ну, не словами же он спрашивал. Скорее, что-то вроде телепатии, причем не той, которую можно буквами записать, а той, что надо рисовать и одновременно музыкальное сопровождение включать соответствующее. Как-то так, и еще куча нюансов.
А ответил я… Ну да, гонор мой прорезался — врут это, что горбатого могила исправит. Как был характер паршивый, так и после смерти не улучшился. Или просто не успел. Вот и брякнул я что-то вроде: «Меня никто не спрашивал, хочу я еще пожить или только и ждал, что того КамАЗа».
Это светящееся нечто мне свое недоумение, приправленное долей иронии, оттранслировало со смыслом: «Ты гляди, какой живой покойник». И отчетливо так поинтересовалось: «Значит, еще пожить хочешь?»
— Хотелось бы еще, хоть немного. — Даже какая-то слабая злость в глубинах моей апатии пробудилась. — Что я за свои двадцать с небольшим видал? Только-только универ окончил, работу приличную нашел, о женитьбе начал задумываться.
А это светящееся возьми да пошли мне несколько образов того, что видал. Был бы жив — покраснел бы, честное слово.
И чувствую я, что он насмехается — не злобно, а так… По-дружески, что ли? Как более старший и опытный товарищ.
«Немножко? Немножко еще можно, пожалуй…» — И задумчивость от него такая исходит.
— Как ты себе это представляешь? — спрашиваю. — От меня выше пояса одно мокрое место осталось.
А он мне что-то такое показал… Планета, но не Земля, хотя чем-то и похоже. Материки толком не разглядел, только общий бело-голубой цвет.
«Есть интересная развилка в развитии, можно немножко пожить. Тело освобождается».
— Обратно, значит, никак?
«Можно, если вернуть тебя в более раннее время, но тогда ты бы прожил долго».
И опять меня куда-то потянуло, а этот светящийся вроде как удаляться начал.
— Эй! — крикнул я (ну или вроде как крикнул — тела-то нет). — Меня же сразу раскусят, что я — это не я! Я ж ни языка местного, ни традиций не знаю, ничего!
«Кое-что тебе от прошлого владельца тела достанется».
И волна успокоения от светящегося идет. А дальше…
А дальше — все. Лежу вот. Поясница болит и отчего-то коленки. Не на перине лежу явно, на твердом чем-то, но и не на голых досках. Сверху… Одеялко какое-то есть, не тяжелое опять же, но имеется. Воздух вокруг свежий, не городской, цветущим садом пахнет, и чье-то присутствие неподалеку явственно ощущается. Открыть, что ли, глаза или попытаться вспомнить, кто я теперь?
Собственно, а ведь я и то, кем был до злосчастного КамАЗа, не особо и помню, оказывается! Имя? Нет, не помню. Родители? Да, мать, отец, сестренка младшая, егоза… Только лица как в тумане — встречу, так и не узнаю. Это что за ерунда?
«Тебе это уже не надо, — мелькнуло где-то на границе сознания. — Жди. Память этого мира придет, но не сразу. Ваше сознание очень хрупкое».
Ну, спасибо! Облагодетельствовали! Буду лежать и прикидываться спящим, а то точно спалюсь.
Скрип. Так дверь на несмазанных петлях открывается — у бабушки в деревне, в сенях, похоже скрипела, я помню. И шорох какой-то справа.
Надо же, глаза слиплись, оказывается! И хорошо. А то чуть не открыл машинально, конспиратор тоже мне.
— Сидите, сидите, брат Шаптур, вы, я знаю, всю ночь не спали.
Это со стороны, где скрипело.
И шаги негромкие, ко мне приближающиеся.
— Не смею, отец-настоятель.
А интересный язык — с русским вообще ничего общего. Наверное. Я и родную речь не помню, оказывается, — так, только общее звучание припоминается. Ну, кому-то я это все попомню, когда помру в следующий раз!
— Сядьте. — Голос немолодой совсем, вроде бы и спокойный, но есть в нем скрытая властность. — Не хватало еще, чтобы и вы заболели от утомления. Как… брат Прашнартра?
Это у меня имя теперь такое? Язык сломать можно — ну удружили так удружили!
Однако перед тем как его произнести, этот «отец-настоятель» запнулся на долю мгновения. С чего бы, интересно?
Ах да, имя при вступлении в сан меняют на «священное» — это обещанные воспоминания тела-реципиента, похоже, проявляются.
Или дело не только в этом?
— Жар спал, он перестал метаться и бредить. После полуночи дыхание его стало слабым, едва заметным, и я осмелился влить в него еще порцию снадобья, поскольку мне показалось, что он отходит. — А у Шаптура голос помоложе. Взрослый вполне, но сильный, нет в нем тех надтреснутых ноток, как у очень пожилых людей. — К утру кризис миновал, и он теперь просто спит, мне кажется. Иногда я с губки даю ему попить…
