Пролог. Знакомства и имена.
Тяжёлый гул до основания сотряс замок. Монументальные каменные здания ощутимо завибрировали, отозвались разными голосами. Слуги, лиму, лер и даже животные тревожно прислушивались, но странное явление больше не повторилось. Вскоре животные вновь вернулись к своим немудреным делам, а вот людям успокоиться было гораздо труднее. Все взгляды концентрировались на одной из башен замка, далеко не самой высокой и внушительной, но, несомненно, самой таинственной. На башне мага.
Светловолосая молодая женщина торопливо прошла по двору и зашла в башню. Её сопровождало множество любопытных и настороженных взглядов, но составить компанию ей никто не попытался.
Мало кому хватало храбрости зайти в гости к магу без приглашения, хотя каждый задавался вопросом: почему безмолвные камни вдруг подали голос. И как это отразится на их будущей жизни.
Что такое человек? Двуногое без перьев? Тогда и кенгуру человек. Homo Sapiens? Слишком расплывчато. Немало в обществе особей, не слишком одарённых разумом, и нисколько не огорчённых этим фактом. Случаются и разумные нелюди, с которыми обществу приходится бороться.
Так что человек — это не то, что можно описать парой слов или рассчитать парой формул. Это и то, что двуногое без перьев умеет и знает, и его способности и потенциал, связи, отношения, родство, работа, имущество, мысли и желания. Хрупкое и неустойчивое нечто, объединяющее в себе всё перечисленное и много больше. Не обязательно гармоничное, изменчивое, составляющее основу.
И когда эта основа разлетается, как хрупкая ваза от удара судьбы, не каждому дано собрать и соединить осколки. И никогда заново собранное не будет тем же. Даже если выглядит похоже. Даже если собирающий этого хочет или мечтает всё вернуть.
Потому что человек сам не знает, что он такое. И нечасто видит себя со стороны.
Небытие отступало. Он не знал, когда проявились первые ощущения — время было за границами сознания. Была боль — мучительная, изматывающая, и яркая, ослепительная. Были смутные, образы, то ли пришедшие извне, то ли навеянные памятью. Был далёкий голос, что-то спрашивающий, требующий, лишающий покоя. И было нечто внутри, что отвечало на вопросы, реагировало на ощущения, и тоже чего-то жаждало.
Последним пришло осознание.
"Я есть, я существую — кто я?"
На этот вопрос точного ответа не было. Был целый ворох образов и определений, пока что не имеющих никакого значения.
"Мне больно — я хочу прекратить боль."
Что причиняет боль? И чему причиняет? У меня есть тело? Оно болеет или подвергается пыткам? Что такое тело, болезнь и пытки? Вновь нет исчерпывающего ответа на вопросы.
"Кто со мной общается? Что не даёт покоя и задаёт вопросы?"
Нет даже образов.
— Ты опять возишься с этим трупом?!
Голос, довольно приятный, женский. Правда, раздражённый, что не радует. И, кстати, вопрос задан не мне, значит труп — я?! Непорядок!
Ощущения не согласны с таким диагнозом. Тело, вроде бы, в норме. Боли нет, сердце бьётся, дыхание присутствует. Правда, присутствует какая-то слабость — может быть, я парализован?! Руки — ноги шевелятся, что-то чувствуют. Нет, труп не я. Тогда кто? И где я? Только не говорите, что в морге! Или в реанимации?
Первая попытка открыть глаза закончилась плачевно. Яркий свет жестоко плеснул под веки, вызывая резь в глазах. Слёзы смягчают боль — но их мало. Почему? В качестве ответа приходят яростная жажда и тянущий, застарелый голод. Обезвожен и голоден? Но почему?
Что со мной?
Руки тщательно ощупывают всё вокруг.
Лежу на чём-то твёрдом, ноздреватом, по структуре напоминающем пемзу. Ложе довольно узкое, на одного. Слева — стена, гладкая, прохладная, на расстоянии ощупывания — ни одного шва или стыка, толстая, простучать не удалось. Справа — пустое пространство, сверху донизу — ничего, только сбоку, почти на пределе досягаемости, на миг пальцы коснулись ткани и живого тела под ним, мгновенно ускользнувших за пределы досягаемости.
— Он коснулся меня! Он… он пытался схватить меня! Накажи его!
А вот это точно про меня! Правда, наказывать-то за что? Никого я схватить не пытался. Идея о наказании воспринимается крайне отрицательно. Я и так слаб, голоден и измотан жаждой! Не хватало ещё и физической боли.
Открыть глаза становится жизненной необходимостью. На этот раз делаю это медленно, под прикрытием руки. Получилось!
Но почему изображение настолько туманно и размыто? Интересно, где мои очки?
— Прикрой его! Ой, он садится! Ну хоть что-то накинь, неприлично ведь!
Опа, а вот себя я ощупать забыл! Я голый?!
— Я тебя сюда не звал. Можешь отвернуться.
Второй голос, прозвучавший впервые, оказывается мужским, глуховатым, чуточку раздражённым.
Ну хотя бы не все присутствующие женского пола! Тем не менее, очень неловко прикрываться руками, и я с благодарностью принимаю и тут же кутаюсь во что-то свободное, широкое, из толстой грубой ткани.
Ярко освещённая комната видится смутно. Хозяева голосов — два размытых силуэта, повыше — пониже, у обоих волосы светлые. Правда, если судить по мужскому голосу, он, скорее, седой.
Вот тот, что повыше, приближается. Теперь можно рассмотреть старика, с морщинистой коричневой кожей, длинными седыми волосами, крепкого телосложения. Одет в длинную рубаху из некрашеного полотна и кожаные штаны. Всё без пуговиц, завязочки и ремни, куда я только попал?
— Взгляд разумен. Это хорошо, я уже почти разочаровался. Ты меня понимаешь?
Горло пересохло до состояния сгоревшего блина, но мне всё же удаётся выдавить, с хрипом, скрипом и скрежетом:
— Я… кх-х… Понимаю…
Старик явно доволен.
— Отлично! Как тебя зовут?
Не такой уж простой вопрос. Пока я мучительно вспоминаю, губы сами собой выдавливают:
— Х-в… Василий… Дмитриевич… Кх-х… Гуреев.
Старик недовольно морщится.
— Слишком много. Не запомнят. Это точно имя, а не все звания и регалии?
— Имя… От…чество… Кха… Фами-и-лия.
— Отчество? По отцу? Твой отец так знаменит, что об этом должны знать все? Фамилия — это ведь семейное? Твоя семья знатна или обладает особыми возможностями?
Проще помотать головой в ответ на все вопросы разом, чем говорить с пересохшим горлом.
— Ладно, но Василий всё равно слишком долго. Может быть, после. А пока будешь просто Вас… Нет, лучше Вос!
Старик, так небрежно сокративший моё имя вдруг стал серьёзным.
— Слушай, Вос. Я спас тебе жизнь. Ты мой должник. И задолжаешь ещё больше, раз уж я собираюсь взять тебя в ученики.
