Кристофер Банч - Король-Воитель

Никем нежданные корабли показались примерно за час до наступления сумерек. Мы в течение нескольких часов наблюдали, как они приближались к острову, на котором находилась моя тюрьма, и гадали, что же это могло значить, — без особого правительственного разрешения в этих водах не дозволялось появляться ни одному судну. А их было три: большой торговый парусник и два быстроходных пакетбота из тех, которые особенно любят пираты.

Мои тюремщики в суматохе готовились к вероятному сражению. Они всерьез боялись того, что император все же остался в живых и теперь решил попытаться спасти меня, последнего из его верных трибунов, замаравших руки по локоть в крови, пытаясь огнем и мечом захватить и удержать для него трон Нумантии.

Но императором овладело самоуверенное тщеславие; он стал считать себя едва ли не более великим, чем Сайонджи — богиня Смерти, — и решился вторгнуться в пределы лежавшего на юге королевства Майсир. В результате наша армия оказалась разбита, Нумантия попала под власть майсирцев, а я собственной рукой сбил Тенедоса с ног, когда он решил выпустить ужасного демона сначала против врагов, а затем и против своих взбунтовавшихся соотечественников.

Тенедоса, как и меня, отправили в изгнание на острова. Байран, король Майсира, наверняка надеялся, что там нас удастся втихаря задушить или устроить обоим вполне правдоподобное падение с высокой крепостной стены, когда обстановка станет потише.

Действительно, спустя некоторое время последовало сообщение о смерти Тенедоса, и я стал ожидать, когда же убийца явится ко мне, нисколько не беспокоясь о том, что весь мир катится в пропасть.

Но затем этот мир внезапно изменился: известие о смерти Тенедоса оказалось ложным, ему удалось бежать на материк, и теперь он вновь собирал армию, готовый отобрать свой трон у марионеток Байрана, правивших в Никее.

Подойдя поближе к крошечному порту, расположенному под стенами крепости, служившей мне тюрьмой, корабли подали сигналы, и мои стражники успокоились. Суда пришли из Никеи и были посланы сюда Великим Советом.

Зато я, напротив, ощутил нараставшее опасение, хотя постоянно выказывал готовность возвратиться на Колесо, быть отданным на суд Сайонджи и возродиться к новой жизни полным ничтожеством в наказание за то, что я как первый трибун Дамастес а'Симабу, барон Дамастес из Гази, повинен в смерти тысяч и тысяч человек.

Конечно, нельзя сказать, чтобы в этой жизни мне удалось избежать наказания богов. Моя скончавшаяся к настоящему времени жена Маран, графиня Аграмонте, — с которой мы жили во взаимной любви, покинула меня, Амиэль Кальведон была убита фанатиками-Товиети, а моя прекрасная Алегрия умерла позже, во время нашего долгого отступления из Джарры, столицы Майсира.

Я облизал пересохшие губы, а затем собрался с силами, чтобы громко рассмеяться. Все минувшее время я надеялся на то, что обо мне забудут, — поведение, достойное труса, а не воина; теперь же, при появлении весьма недобрых предзнаменований, я испугался. Но все же я принял решение — погибнуть с честью, встретить смерть с достоинством.

Я возвратился в мои «роскошные покои» — в камеру с окном, забранным плотной, толстой решеткой, сквозь которую открывался вид на море, и двумя парами дверей, между которыми располагалась стража, — и постарался продумать свое будущее поведение. Я мог или величественно и благородно дождаться смерти — так, как, по распространенному мнению, подобает героям, — или же расстаться с жизнью только с оружием в руках.

Я хорошо помнил казнь в Майсире, когда капитан Ательны Ласта, вместо того чтобы безропотно встретить смерть, сам убил палача и еще восемь человек и лишь после этого возвратился к Колесу.

Я вспомнил о нем и о кое-каком припрятанном «оружии», которым смог обзавестись за долгое время заключения, и снова рассмеялся. Ради чего человек, готовящийся к тихой, покорной смерти, станет делать подобные запасы?

Мне удалось украсть столовый нож, который я хорошо наточил о камни в своей камере, и обломок железной дверной ручки, немного напоминавший тот кастет, которым я когда-то давно и далеко отсюда — в Каллио — прикончил ландграфа Малебранша. А самым главным из моих сокровищ были четыре золотые и три серебряные монеты — я сумел обзавестись ими, заключая осторожные и невинные пари со стражниками, начав с медяков, а затем увеличивая ставки. Я запрятал все это по укромным местам, откуда без труда смог бы достать то, что пожелаю, и принялся ждать.

Тут появились двое охранников, чтобы проводить меня к главному надзирателю, Джелапу. Он был вполне порядочным человеком — бесхитростный старый домициус, состоявший на военной службе уже пятьдесят лет без перерыва. Это было его последнее назначение перед отставкой. Я часто задавался вопросом, что он думал об этом назначении — четыре сотни охранников и огромная каменная крепость, предназначенные всего лишь для одного узника.

В его кабинете меня дожидались три человека; все были облачены в странные мундиры довольно тошнотворного сочетания серого с красным. Это были, как я понял, хранители мира, они же миротворцы, представители самой многочисленной военной силы, которую король Байран позволил иметь Нумантии. Это войско было словно в насмешку разбито на корпуса, как в свое время моя армия (но ни один из корпусов не насчитывал больше 150 человек). Возглавлял его предатель трибун Эрн, а личный состав набирался из головорезов, которые, нисколько не задумываясь, применяли силу против своих же соотечественников.

Вновь прибывшими были шамб Каталька и два пыдна — Бошам и Худа. Достаточно сказать, что воинские звания у хранителей мира, соответствовавшие нашему капитану и легатам, были теми же, что и в майсирской армии. Судя по виду, эти вояки гораздо лучше чувствовали бы себя в бандитском логове, чем в офицерском собрании.

Я ожидал от них чего-нибудь вроде не то немедленного нападения, чтобы сразу же забить меня насмерть, не то глумливого презрения. Но, к собственному удивлению, мне были оказаны знаки формального уважения, и я нашел это даже немного забавным. Все трое старались держаться так, как, по их мнению, должны были вести себя знатные люди, и потому избрали какую-то странную манеру поведения.

— У нас есть предписание, — официально произнес Каталька, — доставить вас в Никею, в распоряжение Великого Совета. Лорды Скопас и Бартоу будут рады встретиться с вами.

Рады? Мне с большим трудом удалось сдержаться и не показать изумления. Я бросил беглый взгляд на домициуса Джелала, но на его лице нельзя было прочесть ничего, кроме нерушимой готовности исполнять приказы да еще, возможно, отвращения из-за того, что он, нумантийский офицер, вынужден теперь иметь дело с ренегатами.