Сегодня, числа 22 мая, я пишу это письмо, сидя в гостинице «Роял Мэджик» на четвертом этаже старого здания. Вонючий клоповник, но даже в нем можно жить. Я стряхиваю пепел дешевой сигареты на бумагу и размышляю, что обо мне подумает тот, кто читает это письмо. Впрочем, какое мне дело? Моя жизнь скоро закончится. Я уже слышу шаги и скрип старых лестниц. Они поднимаются сюда. Я слышу их тяжелое дыхание, пропитанное чесноком и виски, чувствую запах их вонючего пота, которое не могут скрыть дорогие одеколоны. Я почти вижу их красные мясистые лица. Да, я вижу. Френки Босс прислал за мной своих паршивых макаронников. Справа от печатной машинки на столе лежит полуавтоматический «кольт-1911». Дописав последнее слово… нет, не так. Когда я услышу, как скрипят половицы в коридоре, я перестану стучать по клавишам. Я возьму кольт и засуну его себе в рот. Я почти чувствую, как холодное дуло упирается мне в небо. Но я подожду. Я не спущу курок. В этот момент я подумаю о Глории. Я буду думать о ней, пока Никки Хаш на цыпочках, беззвучно, как этот громила думает, приблизится к моей двери. Он приставит волосатое толстое ухо, похожее на еврейский клецк, к замочной скважине. Он услышит тишину. В этот момент, отсчитав пять секунд, я положу палец на спуск. И подумаю: Глория. Никки Хаш повернет бритую голову и приложится к скважине глазом. Я прямо вижу этот выпуклый блестящий черный глаз и кровавую сетку каппиляров, идущих по желтоватому белку. Зрачок расширится, когда Никки увидит меня, сидящего спиной к двери. Передо мной печатная машинка с этим письмом (я постараюсь несильно забрызгать его кровью, я все рассчитал), в мое небо упирается сорок пятый… я думаю: Глория. Я вижу: Глория. Я чувствую твой аромат, подобный струйке сигаретного дыма, вырывающему из твоих алых губ. Алых, как кровь. Алых, как грех. Алых, как сама преисподняя. Моя спина дрогнет. Палец коснется холодного металла спускового крючка, нежно обнимет его… В этот момент Никки Хаш решит действовать. Громилы в коридоре за его спиной шумно сопят и воняют чесноком. Никки слегка отодвинется от двери, чтобы поднять ногу и вышибить дверь к черту. Да, так и будет. Они ворвутся в номер и начнут палить из всех стволов, ледяные шершни пронзят мою спину и разнесут к чертям печатную машинку с этим листком. Мое мертвое тело качнется вперед, затем назад и нелепо распластается на спинке стула. Когда вы читаете это письмо, я уже умер. В холодном номере дешевого отеля. В холодном ночном городе жестокости и насилия. В холодной одинокой ночи холодного двадцать второго мая, вторник. Глор…
…ия думаю я. Время застыло. Никки Хаш смотрит на меня через замочную скважину. Дуло сорок пятого холодит небо. Мой указательный палец лежит на спусковом крючке. И в тот момент, когда Никки начнет убирать глаз от двери, я повернусь, выдергивая кольт изо рта. Через долю секунды воображаемая линия соединит наши глаза сквозь замочную скважину. Зрачок его расширится. Я нажимаю на спуск, кольт беззвучно дергается. Я вижу, как пуля вылетает из ствола, проходит через дверь, расширяя скважину, и попадает Никки в правый раскрытый глаз. Глаз взрывается. Куски мяса и брызги летят в разные стороны. Я нажимаю на спуск еще раз. Пуля пробивает дверь. Врезается в скулу Никки левее носа и разносит ее. Я встаю. Мой сорок пятый движется вместе со мной. Медленно, как во сне, я смещаю линию стрельбы левее и выше. Моя рука дергается. Еще раз. Пули пробивают дверь. Так тихо. Так прекрасно. Я не вижу, но знаю. Пули пробивают жирные тела громил Френки, из них вылетают куски плоти, воняющие чесноком и дерьмом. Они кричат. Глория, думаю я в этот момент. Это за тебя, Глория. Я люблю тебя, Глория.
Я буду любить тебя вечно.
