К. Медведевич - Ястреб халифа

Отпихнув ногой пару мандаринов, старый мулла уселся на коврик под садовым навесом.

В небе неслись сорванные ветром цветы миндаля, в ведро с водой, как всегда, спустился из-под стропил большой серый паук — попить.

Который раз за день мулла пытался прочитать письмо от друга из столицы — сколько ждал, между прочим. С письмом должен был прийти ответ на важный вопрос: можно ли поить осла водой, оставшейся после омовения? Старик на всякий случай попросил узнать мнение законников из столичной Пятничной мечети.

Кряхтя, мулла развернул большой лист бумаги. И, конечно, вместо ответа нашел всякую ерунду. Описание казни заговорщиков — в том числе и старшего брата халифа. Имена посредников, поставляющих во дворец невольниц. Сплетни о споре двух уважаемых шейхов — почтенные наставники веры чуть не выдрали друг другу бороды, выясняя, как лучше защитить халифат от набегов кочевников.

Прочитав про кочевников, старый мулла вздрогнул, на всякий случай поднялся на ноги и огляделся. В приграничье присловье «На Всевышнего надейся, а осла привязывай» помнили очень хорошо.

В заметаемой бело-розовыми лепестками дали безмятежно синело небо. В весеннем воздухе четко рисовались желтоватые стены форта на холме. Под ними — беленые домишки. Вон — низенький купол мечети. Зеленые оливковые деревья на уступах террас колыхались под порывами ветра. На дне долины шумел огромный, в три человеческих роста камыш.

А к югу долина раскрывалась — степью. Ровной, гладкой, нескончаемой степью. Великой степью, как ее называли ханьские купцы.

Сейчас серо-зеленая травяная гладь выглядела тихой и приветливой. Потому что там не было никого.

Старик облегченно вздохнул и сел. С ветки шлепнулся еще один мандарин.

Шейхи спорили. Один требовал повысить налоги и увеличить численность халифской гвардии. Другой кричал, что в пустыне ему было откровение, и что ангел велел верующим искать защитника на западе. Мулла сочувственно покачал головой — умалишенные. Безумцы. Да, мало того, что защитника следовало искать на западе, так еще и не среди людей. Мол, Всевышний отдаст нам в руки военачальника из волшебного народа аль-самийа, сумеречников. Да-да-да. Конечно. Воистину, безумцы. Осла надо привязывать! Войско набирать, то есть! Идиоты.

Неожиданно в форте на горе забил большой молитвенный барабан. Гулко, мерно, мощно — но в неурочное время. Ведь до вечерней молитвы еще…

Старый мулла ахнул, тихо поднялся с коврика и снова посмотрел на юг.

Теперь степь выглядела по-другому.

Над горизонтом росло серо-коричневое облако.

О Всевышний. Набег.

Как семь лет назад.

Черные, скрюченные от огня апельсиновые деревья. Раздувшиеся на жаре трупы. Кровь вместо воды в канавках дворика омовений.

Старик сглотнул. Руки тряслись, он не сразу смог запихать письмо в рукав. Тут он вспомнил про жену. Его старая Наджа наверняка собирала воду во дворе омовений мечети! А мечеть стояла на самой окраине! Южной окраине! Будь проклято это дурацкое письмо, готорое он решил прочитать в уединении!

Когда, задыхаясь и хрипя, мулла выбрался из сада, улицы уже заволокло пылью. Люди выбегали из дворов, кричали и бестолково метались, хватая и бросая вещи. У глинобитного забора и крутился верховой в кольчуге:

— В крепость!.. Все в крепость!.. На нас идут джунгары!

Прямо на старика выбежала молоденькая Зейнаб, жена шорника, — лицо перекошено, платок сбился, под мышкой орущий двухлетка. Мулла с силой развернул ее и пихнул обратно — вверх по улице.

— В крепость, о неразумная!

Из-под чалмы всадника тек пот. Воин замахнулся плетью:

— К-куда, о враг веры! Я сказал — в крепость!

Узнав, кто перед ним, раздумал бить:

— Я сказал — идти в крепость крепость, о Абу Салам! Разве крепость там, куда ты идешь?!

— У меня жена, — держась за колотящееся сердце, выдохнул мулла, — во дворе омовений. Одна — в крепость не поднимется. У нее колени…

И кинулся прочь, не слушая ответную ругань.

На соседней улице его чуть не стоптал на рысях идущий из крепости верховой отряд — хорошо, калитка в чей-то двор была открыта. Звон, топот, крики. Во дворе валялись пестрые подушки и бродили, глупо кудахча, куры.

В небе засвистело. В навес над террасой воткнулась горящая стрела. Сухой камыш занялся сразу.

На крохотной площади с колодцем его настигли крики — женские. Женщина кричала где-то в садах. Истошно. Оттуда же, из садов, несся вой. Нечеловеческий, хотелось думать. Мулла знал, что это не так. Человеческий. Джунгарский. Вой и гиканье.

Вбежав во двор мечети, старик первым делом захлопнул и заложил засовом ворота. Кругом плавал дым, порывы ветра гоняли лепестки миндаля, но дыма все прибывало.

— Наджа! — со всей оставшейся силы закричал он.

Ему никто не ответил. Глаза слезились от дыма, над низеньким забором вдруг взметнулось пламя — сарай с дровами. Горит сарай.

— Наджа!!!

Держась за ходящую ходуном грудь, мулла поковылял через двор к ступеням входа.

— Наджа!..

С силой распахнув двери, он увидел то, что увидел, и тихо охнул. Они сидели — мужчины и женщины вперемежку — в молельном зале. Под куполом ходило эхо шепотков — и стояла тень страха. Увидев знакомую фигуру в просвете входа, Наджа жалобно вскрикнула — откуда-то от дальней стены. Как по команде заревели дети.

— Почему… почему вы здесь… — в ужасе пробормотал мулла.

— Всевышний… Нас защитит Всевышний… — это был голос Марьям, соседки.

Марьям сидела у самого входа, спиной к колонне — с совершенно черными от ужаса глазами. Под полами абайи шевелился младенец.

Треск и грохот за спиной заставили муллу обернуться.

Ворота во двор дернулись от страшного удара, выдохнув щепки и пыль. На улице выли и гикали.

От следующего удара скобы засова вылетели, и ворота широко распахнулись. В них вбежали, все еще держась за деревянный столб-таран, низенькие мохнатые… люди. Почему-то на них были наверчены овчинные шубы.

Всадники на маленьких гнедых лошадках влетели во двор следом. Они радостно завывали.

Муллу просто пихнули в сторону — как досадное препятствие. Старик упал, навзничь растянувшись на каменном полу, потом все-таки отполз к стене. С затылка на спину текло теплое — кровь.

Ребенка Марьям они отбросили так же — как нечто ненужное. Маленький сверток ударился о стену — и упал вниз без звука. Марьям они обнажили грудь, потом сорвали платок. Муж ее сидел неподвижно и смотрел на это. И все остальные сидели и смотрели, молча смотрели, тесно прижимаясь друг к другу.