Джей Болтон Жрец Тарима
И вот наконец спал нестерпимый дневной зной, и быстротечный вечер коснулся расплавленной солнцем земли прохладным, легким поцелуем. От раскаленных песков пустыни заструились потоки горячего воздуха, искажая резкие очертания молчаливых барханов, погружающихся в ночную тень. Атласный шелк заката в невесомой пелене растянутых вдоль горизонта перистых облаков еще окутывал полнеба, но с каждым мгновением отступал перед натиском темноты, пока не превратился в узкую линию, кольцом опоясавшую западный окоем.
В кровавом пламени светила резные листья высоких пальм, раскачиваемых порывами ветра, на бледном фоне угасающего дня напоминали человеческие руки с растопыренными пальцами, словно руки актеров из театра теней, разыгрывающих трагедию. И стоило лишь солнцу коснуться краешка земли, как в пустыне стало холодно и неуютно.
Конан, сидя у небольшого костерка, зябко поежился, подбросил в огонь несколько сухих веток и поплотнее закутался в одеяло из верблюжьей шерсти.
Хамра, что на языке шемитов означает — не большой оазис, — этот крохотный островок среди моря песков, с дикой пальмовой рощицей, пересыхающим озерцом и глубоким колодцем вдали от торных караванных путей, вот уже третий день служил ему пристанищем и домом.
Мерцающий воздух струился над раскаленным белесым песком, огибая клочок чахлой зелени. Этот внезапный переход от дневной жары к ночному холоду никогда не нравился киммерийцу и всегда заставал его врасплох, хотя Конан и провел в этих землях уже больше года.
«Все, сегодня бесполезно на что-то надеяться… — подумал он. — Три дня — большой срок…. Либо они погибли, либо пришлось уходить от туранцев в сердце пустыни — да помогут им светлые боги.»
Конан перевернул на углях подрумяненный кусок конины, провел рукой по заросшей щеке, ощупывая чуткими пальцами подсохшие края еще свежего шрама, никак не желавшего заживать.
Хотел было выругаться, но промолчал — за эти бессмысленные три дня он уже израсходовал столько проклятий, что их с лихвой хватило бы на несколько жизней вперед. Мысли его вертелись по бесконечному кругу, все время возвращаясь к событиям того памятного дня.
«Кром, пошли на Туран черный мор! — все-таки не выдержал киммериец. — Дай мне возможность выбраться из пустыни, а уж тогда я доберусь до тебя, Илдиз. Будь трижды проклято твое имя!»
Илдиз — повелитель Турана, не простил ему убийство одного из своих вельмож, и Конан был вынужден бежать из Аграпура. Здесь, в шемских пустынях между Тураном, Хорайей и Хаураном киммериец стал предводителем шайки зуагиров и долгое время успешно занимался контрабандой и разбоем на караванных путях, нередко наведываясь и в Туран. Илдиз ничего не забыл, он считал делом чести наказать киммерийца, и не упускал ни единой возможности, отплатить варвару за убийство.
«Это была ошибка — открыто привести караван с награбленным в Замбулу. — Конан с сожалением покачал головой.»
Киммерийца узнали и тут же донесли наместнику. Хитрый туранский вельможа не стал поднимать шума в городе, опасаясь вызвать беспорядки, ведь у разбойников наверняка были здесь свои люди. Большой отряд туранской конницы под покровом ночи тайно вышел из города и на рысях ушел на запад. Продав награбленные товары, Конан и его шайка, обремененные тяжестью золота, довольные и беспечные, возвращались домой и угодили прямо в западню.
На этот раз чутье подвело киммерийца. Схватка была скоротечна и жестока. Конан бессильно заскрежетал зубами, вспомнив скольких своих людей он тогда потерял. Туранцев было втрое больше. Они напали внезапно, и прежде чем разбойники обнажили мечи, успели вырезать половину его отряда. Зуагиры — храбрые воины, но силы были слишком неравны.
Спасая остатки людей, Конан приказал отступать и бросился искать спасения в пустыне, куда, как он надеялся, туранцы сунуться побоятся. Но и тут он ошибся, противник стремился к полной победе и в течение нескольких дней преследовал разбойников по пятам.
Дважды Конан с горсткой отчаянных храбрецов оставался в засаде, давая остальным своим людям и раненым возможность оторваться от погони. Дважды туранцы попадались на его хитроумные уловки, но для них это были лишь комариные укусы, болезненные, да, но не настолько, чтобы остановить их порыв.
И только приказав разбросать по дороге все вырученное от продажи золото, Конану удалось задержать преследователей.
Он разделил отряд на две группы, отправив раненых к ближайшему селению, а сам сделал все, чтобы привлечь к себе внимание туранцев. Их командир благоразумно не стал разъединять свои силы и продолжал настойчиво преследовать киммерийца, с упорством охотничьей своры, идущей по следу загнанной добычи. Конан принял решение — его люди поодиночке рассыпались по горячим пескам, и только тогда туранцы прекратили погоню. Заранее обговорив место сбора, условились о встрече в оазисе Хамра — мало кому известном местечке, затерянном среди океана песков.
Конан добрался сюда первым и вот уже три дня ждал появления своих людей. Недобрые предчувствия не давали киммерийцу покоя, бездействие раздражало. И он бы не сидел здесь, сложа руки, если бы лошадь его не пала, на самом подходе к Хамре.
Зато теперь у него было мясо. Он нарезал конину тонкими ломтиками и завялил на солнце, приготовив запас себе впрок, — кто знает, сколько еще ему придется здесь пробыть…
Конан подцепил кинжалом с углей запеченный кусок конины и впился в него зубами. Мясо было уже с душком, но варвар не обращал на это внимания. Он отрешенным взглядом уставился на угли костра, погрузившись в невеселые размышления.
«Неужели все мои люди погибли… Все — и Хоэдин, и Абусин, и Рамани… Нет! В это невозможно поверить — пустыня их родной дом, и даже тысяча туранцев не сможет поймать в этих барханах одного зуагира… Наверное, им пришлось уводить за собой погоню и делать огромный крюк, чтобы добраться сюда. Но три дня — срок достаточный?..»
Конан и не заметил, как съел весь свой ужин. Раскалившаяся за день от солнечного зноя земля, стремительно отдавала тепло непроглядной ночной темноте. Яркие звезды на фоне чернильного небосвода казались переливающимися россыпями драгоценных камней, с холодной безучастностью подмигивающих киммерийцу с высоты поднебесья.
Конан встал, сходил умыться к озеру и ре шил лечь пораньше спать.
«Сон лучшее лекарство от дурных мыслей», — справедливо рассудил он.
Устроившись на кошме, поближе к теплу костра, киммериец закрыл глаза и мгновенно заснул.
