Камелия Санрин
Чернокнижник
— Маа–линька ёо–лачки холадна зи–мой! Ииз–лису ёо–лачку взяли мыда мой! — завыла малышня, хватая друг друга за руки, и побрела вокруг ёлочки. А я побрёл в школьную библиотеку, зажимая правой рукой ухо, а левой «Билет на Транай».
Ещё когда директор поздравлял, я заметил, как за его спиной прокрался Мефодий Маркович — и подумал, что бибилиотека, наверное, открыта.
— Буу! сыра взвесили, встали в харавот! Весила–весила с третим Новый Год!
На самом деле, «Билет на Транай» – лишь повод. Мне просто надо в библиотеку. Я знаю, что там есть одна книжка, только не знаю, какая. Я же не просто читаю – я читаю все предисловия и всё, что в самом конце – тоже, – и сноски все читаю. А иногда, когда очень увлечёшься, получается читать между строк. Сморгнёшь – и нету ничего. А только что, вроде, было.
Я этот «Билет» прочитал уже на несколько раз. И тут каникулы, а читать нечего. Вот я и взялся опять за «Билет на Транай». Начал читать – и прочитал между строчек про ту книжку. Я про неё уже в разных книгах читал, даже в Энциклопедии читал. Только потом это всё равно не найдёшь – того, что между строчек – в оглавлении не бывает.
Тут вдруг я понял, что надо её найти, эту Книгу. Не ждать, пока она сама в руки попадётся – а идти и искать. И не в районной библиотеке, и не в заводской, и не в городской – там я, как раз‑таки, всё давно обшарил. А надо искать в школьной библиотеке, потому что она вечно закрыта, и я даже половины всех книг у нас не знаю!
И вот я обул свои дурацкие валенки, влез в свою дурацкую старую куртку и помчал в школу. Я знаю, что там только малышня на утреннике, но так подумал: а вдруг? И вот он как на блюдечке, наш библиотекарь! Он же историк. Он же старший пионервожатый.
— Мефодий Маркович! Здравствуйте! – закричал я удаляющейся спине. Голова подвинулась ближе к плечам, ноги завертели невидимые педали – библиотекарь удалялся на крейсерской скорости.
Вот в таких ситуациях валенки незаменимы – на школьном линолеуме они не уступают в скорости спортивным конькам. Мефодий Маркович скрипнул ключом, открывая дверь библиотеки – и тут я впулился ему в спину:
— Ой, простите, я нечаянно!
«Ну, конечно, «нечаянно»! «Знают они нас»! «Вечно мы»! «…и только вред один!»…
Мефодий зашёл только на минутку – ну так и я только на минутку! Моему растущему организму требуются свежие книжки на каникулы! Я быстренько выберу что‑нибудь, или, может, Мефодий посоветует?
Библиотекарь, не глядя, схватил со своего стола книжку в чёрной обложке и сунул мне в руку. И тут же вырвал обратно:
— Извини, эта для взрослых… Сейчас я тебе найду… где же она была? — Он открыл ящик своего стола, порылся в ящике и протянул мне книжку в чёрной обложке: — Вот!
И тут же выхватил её у меня из рук:
— Что‑то я не в своей тарелке. Посмотри пока на полках.
Я посмотрел на полках, набрал стопку приключений и фантастики, и в самом дальнем углу, на самой нижней полке стеллажа заметил чёрную книгу. Я сунул её под свитер и нарисовался перед библиотекарем – записать свою стопку.
Вот так вот. «Ничего хорошего» – скажет папа. Мама разорётся и потащит меня за шкирку назад. Это, если они узнают. А они не узнают. Библиотека будет заперта все каникулы, а к тому времени я прочитаю все книжки на три раза – и верну их назад, вместе с чёрненькой. Ох, скорей бы добраться до тихого местечка!
Ну да, я украл эту книжку. Но я же не насовсем. К тому же, у неё корешок оторвался, а я его подклею. И грязная она какая‑то, как будто углем выпачкана.
Книжка оказалась про книги. Про то, как они пылятся на полках и спят, пока их не откроешь. «Гибернация» это называется. Про то, как книги радуются, когда их читают, как становятся живыми… про страницу неповиновения. Про то, как написать эту страницу и как её вклеить в книжку. И про то, почему в наше время стало очень мало живых книг.
И тут мама отправила меня в постель и вытащила из‑под подушки приготовленный фонарик. Мама выразительно подняла брови, громко вздохнула и пошла ябедничать папе. Пришёл папа, сгрёб в охапку все книжки с моего стола:
— Утром получишь. Спокойной ночи!
Какая «спокойная ночь»! Мне не терпелось написать эту страницу и проверить, как она работает. Я придумывал, как живые учебники будут открываться во время контрольной, как весь раздел НФ промарширует по улице к моему дому… нет, не надо – промокнут и расклеятся. Пусть книжки соберутся на самой дальней полочке библиотеки и сами прыгают мне в руки, чтоб мне не искать! Вот это будет жизнь! Тут я подумал, что сначала же мне надо вклеить в эти книжки мою страницу и только потом они будут меня слушаться… ладно, придумаем что‑нибудь.
Утром я первым делом схватил чёрную книгу и стал читать дальше. И я узнал про страницу повиновения, которую гораздо проще написать. Я тут же её написал, переписал, ещё переписал – и вклеил во все книжки по такой странице. С каждой законченной книгой я вставал посреди комнаты и читал вслух мою страницу. И книжки приподнимались со своих мест и медленно кружили вокруг меня. Когда все книги получили страницу повиновения, я принялся за страницу неповиновения.
Если для страницы повиновения достаточно капельки крови на бутылочку чернил, то страница неповиновения пишется одной лишь кровью. Это больно.
Это очень больно и почерк становится корявый и буквы сливаются, а в глазах начинает рябить и капает клякса и приходится начинать всё с самого начала. Я промаялся все каникулы и даже не выходил на улицу гулять. Только красные буквы мельтешили в глазах всё время: «Первочтение безошибочно, второчтение углубляет, многочтение стирает, убивает, запечатывает…»
Папа с мамой вытащили меня на ёлку в новогоднюю ночь, но я упал, посадив себе огромный синяк на лоб. Синяк спас меня от от дальнейших прогулок.
Без страницы неповиновения я бы сам не смог вспомнить, что было в книге до того, как я в неё вклеил страницу повиновения. Вот в чём суть.
В первый день третьей четверти я вернул книги в библиотеку, вместе с чёрненькой. В ней добавилось две страницы – в начале и в конце. Крахмально белые листки бумаги слегка пожелтели и буквы подровнялись под типографский шрифт, не отличишь от остальных. В школьной сумке у меня лежала пачка страниц повиновения, клей и ножницы.
Первым уроком была математика, и к доске, как всегда, вызвали Сырбачеву. Она тосковала, вдавливая мел в доску, выводила чёрточки и загогулинки и незаметно вытирала глаза, будто соринка попала. Вот, зачем учителя так делают? Вика Сырбачева поёт так, что заслушаешься, и рисует лучше всех – и вот её вызывают на всех уроках к доске, чтобы доказать, какая она дура:
