Максим Дегтярев
Сценарий битвы
Это случилось в начале мая. Первым недоброе заметил пастух. Как-то вечером, вернув стадо в огороженный кривыми жердями загон, он огорошил односельчан известием, что все мухи в поле куда-то пропали. «Это к войне», — сделал вывод приятель пастуха скотобой. Ему ли не знать о повадках мух, которые, к слову сказать, водились на скотобойне в больших количествах.
Слухи о приграничных стычках с трульфами стали доходить до Ведячего Лога с конца зимы. Граница же проходила по череде высоких гор, опоясывавших Ведячий Лог с востока. За горами простиралась бесплодная скалистая равнина, чьи обитатели не знали другого ремесла, кроме войны и разбоя. По общему мнению, трульфы не относились к людскому племени. Они были выше, сильней и проворней, и бегом могли обогнать иную лошадь. Очевидцы описывали их, как высоких и тощих существ с невероятно сильными членами, с плоскими квадратными лицами, с отвратительным ртом, напоминающим пасть бульдога, но страшнее всего были глаза — черные, без зрачков, неподвижные блюдца.
Пока перевалы были покрыты снегом, жители чувствовали себя в безопасности. Горные заставы могли отбить наступление малых сил, но что будет, когда снег сойдет и враг двинется всей своей мощью?
Опасения скотобоя подтвердились тем же вечером, когда над дорогой, ведущей к перевалам, были замечены клубы пыли. Это шло войско — к счастью, пока что свое. Стратег Аррога вел королевские войска на восток, поднимая пыль и увлекая за собой мух. На закате, в дневном переходе от линии гор, Аррога приказал разбить лагерь.
Война еще не началась, но крестьяне уже начали терпеть убыток: конница вытаптывала зеленые всходы, пехота подбирала кур и уток.
«Для своих добра нам не жалко, — говорили крестьяне, — но надо же навести порядок. Что проку в войне, если зимой будет нечем кормить ни своих, ни, не дай бог, захватчиков?»
Настоятель Фроско, самый мудрый человек в округе, кое-как успокоил народ.
— На утро, — пообещал он, — я пойду и поговорю со стратегом. Я слышал, он человек справедливый и сможет принять надлежащие меры.
Стратег заканчивал завтракать, когда в шатер к нему ввели невысокого, худощавого человека. Человек был одет в темную, поистершуюся сутану, чей изначальный цвет угадывался как черный. Аррога смахнул крошки с карты, служившей ему скатертью, и знаком велел унести остатки завтрака. Гость сделал шаг в сторону, пропуская к выходу адъютанта, неуверенно балансировавшего с подносом.
— Извините, что не смог вам ничего предложить, — сказал Аррога, заметив, с каким интересом незнакомец проследил за уплывавшими остатками утренней трапезы.
— О, нет, спасибо. Просто мне показалось, я узнал в останках несушку нашей молочницы.
Аррога насупил брови.
— Не думаю, что вы предпочтете узнавать в останках своих односельчан. Мне доложили, что вы местный священник. Это так?
— Да, мое имя Фроско. Прихожане просили меня… Если это возможно… — бормотал священник, краснея.
Утирая салфеткой рот, стратег раздумывал.
— Скажите мне вот что. Ваша… то есть, наша церковь учит, что миром правит Провидение. Означает ли это, что там, — он поднял указательный палец, — уже известно, кто одержит победу?
— Нам неизвестно, что там известно, — пробормотал Фроско так, что его никто не расслышал.
— Что? Что вы сказали?
— Представьте, что актерам предстоит разыграть пьесу. Роли расписаны, конец известен. Но кому какую придется сыграть роль — зависит от актера, от его способностей, от его таланта.
— От актеров зависит только, хорошо или плохо будет сыграна пьеса. Но если в финале ее — поражение, то какая польза в том, что мои солдаты поведут себя на поле боя достойно? Красивая смерть красит только победу.
Генерал, в чье лицо он вглядывался, произнося эту фразу, хмуро опустил глаза. Фроско возразил:
— Быть может, роль победителя еще свободна, актер не назначен.
— Что ж, тогда молитесь, чтобы эта роль досталась мне.
— Одной молитвы мало, стратег, — сказал Фроско значительно суровей, чем планировал.
Аррога сжал кулаки. В столице он не позволил бы с собой так разговаривать.
— И вы это говорите мне? Что ж, действительно, несправедливо. Я указал, что делать вам, следовательно, вы имеете право дать указание мне. Итак, я вас слушаю.
— Мы верим в Провидение, но во что верит наш враг? Чтобы победить врага, надо знать, во что он верит.
— На границе действуют мои разведчики, я передам им ваше пожелание, — сказал Аррога, не скрывая сарказма, — теперь извините, меня ждут дела. И я распоряжусь, чтобы… чтобы на обед мне подали чего-нибудь постного и не из вашего огорода.
— Благодарю, — чуть склонил голову Фроско и развернулся к выходу.
По пути в деревню его нагнал посыльный.
— Стратег просил передать вам это, — сказал посыльный и протянул священнику железный медальон на толстой цепи.
— Что это? — изумился Фроско, взвешивая на ладони весьма увесистый предмет, занявший его ладонь целиком.
— Сняли с шеи пленного трульфа.
— А я смогу с ним побеседовать?
— С трульфом? Если стратег позволит. И если трульф согласится говорить.
— Передайте господину стратегу мою просьбу. Мне бы очень хотелось поговорить с пленным.
— Хорошо, передам.
Посыльный поднял лошадь на дыбы и поскакал назад к лагерю. Фроско чихнул от поднятой копытами пыли.
Крепкая, должно быть, у трульфа шея, раз он носит на ней эту штуку. Одна сторона медальона была гладкой, на другой было выгравировано шестиногое существо, похожее на муравья. Острые жвала полумесяцами торчали из его квадратной головы. По рассказам, трульфы в бою орудуют серповидными саблями, держа по одной в каждой руке. Впрочем, возможно, что это только совпадение.
Плененный трульф был огромен — в нем было не меньше пяти локтей роста. Его длинное, сухое тело было сковано цепями, концы которых удерживались массивными валунами. Квадратная голова с неопрятной складкой губ и плоскими черными глазами свисала на длинной шее, почти касаясь груди. Фроско чувствовал, как его пробирает озноб. Охрана, которой явно тоже было не по себе, часто проверяла насколько крепки оковы.
— Он согласился поговорить с вами в обмен на жизнь, — сказал Аррога настоятелю.
Подошел толмач и встал рядом. Фроско поднес медальон к глазам трульфа.
— Зачем это вам?
Человек, незнакомый с языком трульфов подумал бы, что у толмача начинается рвота, но тот всего лишь перевел вопрос.
Трульф приподнял голову, его глаза остались неподвижны. По губам пробежала волна, и звуки, еще более выразительные, чем у толмача, заставили Фроско попятиться. Толмач перевел:
