Степняки опять загнали могутов в леса. Стычка была кровавой, много воинов лежало на снегу, ставшем похожим на пурпурное одеяло. Могуты пленили двух степняков, а своих потеряли с десяток.
Перед сражением мастера-оружейники показали князю могутов Гору новую выдумку — к стрелам приделывали перья, и они летели намного точнее, не кувыркаясь на излете. Уповали на них. Но предательство и корысть уже бродили среди лесов и полей. Степняки ударили такими же стрелами. Надежды на победу не было, князь увел своих людей. Сидели в лесу тихо, хоть и морозно было, но печей не топили — дым степняки увидят. За ослушание — голова с плеч, князь на расправу был скор.
— Князь, к тебе мастер идет, сказывает, что споро с тобой говорить надо, — доложил воевода.
— Пусть войдет, — разрешил князь.
Вошел белокурый рослый мужик. Лоб его был высок, глаза умны, руки натруженные, работные.
— Говори, — приказал князь.
— Государь, других убери, — только тебе скажу, — смело глядя на князя, произнес мастер.
— Всем вон, — зыкнул князь, — кроме отца духовного, он наша вера и посредник божий, от него секретов нету. — Все бросились из избы.
— Князь, пойдем в лес, покажу, — веско сказал невозмутимый мастер, — степным шельмам теперь конец придет.
Не мешкая, князь и отец духовный двинулись по сугробам в чащу леса.
— Смотреть, князь, отсюда способнее, дальше не ходи. Вон ту опушку леса зри внимательно. Я сейчас, не заморожу. Крикну, а покуда отдыхай, княже.
Поклонившись, мастер скрылся в ельнике. Духовный отец на всякий случай перекрестился и осенил крестом князя.
— Будь начеку, — послышалось из лесу.
Князь и духовный отец впились глазами в опушку. Вдруг над опушкой, как пчелиный рой, пронеслись десятки быстрых стрел и повтыкались в снег, как тростник на болоте.
— Не возьму в толк, чего тут хитрого, схоронил лучников дюже скрытно, числом много, ну и что? — заворчал князь, промерзая на холоде.
— Не спеши гневаться, князь, давай дождемся мастера, тогда и учини ему допрос, пусть обскажет, что к чему, растолкует, — посоветовал духовный отец.
Пришел мастер, поклонился и так и остался склоненный перед бородатыми повелителями.
— Сколько стрелков учинили стрельбу единовременную, где ты их попрятал, иль какое мудреное свойство имеет твое оружие, для нас не приметное? — строго спросил князь.
— Один всего и был стрелок-то, я только и стрелял, княже, — еще ниже сгибая спину, ответил мастер.
— Как один? — подпрыгнул князь. — Врешь, покажи.
Устройство было нехитрым, пучок стрел сразу вырывался из пустотелого кедрача и веером рассыпался в воздухе. Одни стрелы летели дальше, другие — ближе. Большую площадь утыкали стрелы.
Князь уже видел мчавшихся степняков, храпящих, оскаленных коней; конница мчалась, как черный саван смерти, и летящий им навстречу рой убийственных стрел, выпущенных из нового оружия. Степняки слетали с коней с пронзенной грудью и, как вороны на вспаханном поле, вертелись на красной земле.
Князь был доволен и горд своим умельцем.
Бросив золотой мастеру, князь задумчиво двинулся к себе в избу.
— Что скажешь, святая церковь? — обратился он к отцу духовному.
— Страшное оружие, сотни сразу убиенных. Ты прогонишь степных разбойников, завоюешь все вокруг, но оружие богопротивное, один на один борьба нам, славянам, милее и честнее — вот мой сказ, государь.
Князь шел, взвешивая виденное и обдумывая услышанное. Воевода встречал их у порога.
— За ночь помост сбей, плаху поставь, разбойников рубить будем, сказал князь. Духовный отец перекрестился.
— И то дело, пусть люди видят беспомощность врага, кровь его, страх, а то болтают злые языки о силе и непобедимости степняков, язык бы им вырвать.
Всю ночь князь ворочался, кряхтел, сны его мучили… сотни убиенных людей, и степняков и могутов, вдовы плачут, дети мрут.
Утром учинили скорую казнь. Разбойничьи головы катились с открытыми, полными ненависти и дикой злобы глазами.
Сделав свое дело, палач подошел к князю и склонился перед ним, ожидая поощрения или строгого слова.
Князь думал, потом резко встал и выкрикнул:
— И его, живо!
Перст с золотым кольцом и блестящим бриллиантом, словно луч, уперся в грудь мастеру. Голова мастера скатилась к головам разбойничьим, в глазах были слезы и удивление.
Духовный отец был изумлен, но не вступился за мастера, время было военное, спорить с князем было опасно. Народ в страхе разбежался. Шепот полз от избы к избе: князь-де ума лишился, мастера лучшего, умнейшего обезглавил.
Духовный отец заперся в келье и взывал к богу. Монахи стояли смиренно, дожидаясь решения. Дверь отворилась. Духовный отец крикнул монахам:
— Летописца ко мне, скоро.
Летописец прибежал, бухнулся на колени, целуя рясу.
— Чем кончил ты последние слова книги нашей истории? — спросил духовный отец.
— Описанием казни, святой отец.
— Какое слово начертал ты последним перед тем, как поставить точку дня того?
— Имя государя, святой отец.
— Допиши еще одно.
— Каково, отец?
— Мудрый.
— Исполню, отец.
Церковники в полном собрании пришли к князю.
— Государь, — обратился святой отец, — святое собрание решило имя твое дописать. Отныне ты не просто Гор, а Гор Мудрый, — и добавил: За то утро, государь.
— Мудрый, — усмехнулся князь, вспомнив стрелы с пером, летевшие от степняков, — теперь я за свой народ спокоен.
Затрубили трубы, застонали рожки… в поле появились всадники. Опять пришла степь, надо браться за луки, каждый за свой.
