Максим недовольно покосилась глазами на Профессора.
«Что ж, девочка пока не в духе. — Альберт расплылся в улыбке предназначенной Анжеле. — Подождём, заставим». — И обратился к Потапу:
— Ну… вы там недолго. — Он поднял ладонь, показывая, что всё сказал и принялся наливать вино в бокал.
Анжела взяла за руку мужа и потянула за собой.
— И, да! — следом крикнул Альберт. — Анжелочка, поменяй, пожалуйста, музыку. Поставь пиано Дебюсси. Пожалуйста.
Анжелика обернулась и кивнула. Они прошли холл и подошли к лестнице. Потап схватил жену, перекинул через плечо. Анжела взвизгнула и освободила волосы от дешёвой китайской заколки, красно-рыжая копна упала водопадом на спину мужа.
Максим обернулась и с негодованием посмотрела на мать.
— Сколько можно, — еле слышно произнесла она негодующе. — Опять трахаться пошли. Кролики. Ну давайте, ещё третью дочку наплодите.
Альберт поперхнулся вином.
— Не любишь папу с мамой? — спросил он, придав голосу ироничность.
— Тсс, папу. Скажите тоже. Он, Диане папа.
На ступенях Анжела попросила снять её с плеча.
— Сейчас дойду до последней и сниму. — Потап слегка ущипнул «женскую бабочку» под платьем. — Мужчина я или нет?.. Что, а ли не могу любимую женщину до конца лестницы допереть.
За спиной мелькнула вспышка. Анжела посмотрела на сидящих гостей внизу за столом в гостиной. Следователь Павел стоял с нацеленным на них фотоаппаратом и снова защёлкал вспышками.
— Этот твой полицай, — недовольно хмыкнула Анжелика, — прям не расстаётся со своим Пентаксом.
— Тампаксом?
— Ага. — Анжела взъерошила волосы на затылке Потапа.
— Говорит, три штуки баксов отдал.
— И что, теперь нужно каждую мышь фоткать?
— Издержки профессии… за всеми следить. — Потап опустил жену на ноги. — Пусть щёлкает, — развёл руками он, чуть запыхавшись. — Не мешает. — Он поднырнул ладонью под юбку, его пальцы углубились куда надо под трусиками.
— Не люблю болтаться в чужих фотоальбомах.
— Ну, пусть завидует тогда, может, зафантазирует с собственным дружком.
— И ты не ревнуешь, такое говоришь?
— К его дружку?
— Глупыш. — Анжела громко расхохоталась. — Ко мне. Конечно же, ко мне. Бату́ра!..
Потап подхватил жену на руки, шибанул ботинком дверь в спальню. Анжела обхватила губами его рот, ладони нежно, но крепко прижали голову мужа.
Он донёс её до кровати, поставил на колени, задрал юбку.
— Смотри, дверь не закрыли, — шептала Анжела. — Диана здесь, на втором этаже. Может зайти.
Не ответив, Потап стянул с жены трусики, и они совокупились.
— Боже, мой Батура, как же я тебя люблю. — Сладостно охнув, Анжела взялась обеими руками за спинку кровати. — Двенадцать лет вместе, а я всё больше прикипаю к тебе. — Она зашаталась в такт мужу. — Мне никто, кроме тебя, не нужен. Никто. Никогда. Никто.
— Вместе со мной ты обожаешь чёрную икру, золото и брюлики, и мои бешеные деньги. А говоришь никто.
— Говори, говори, а я всё равно тебя люблю. — Она взяла его рукой за спину и потянула на себя. Неожиданно хлынувшие воспоминания отстранили её от Потапа, от действия происходящего в просторной спальне.
— И, кстати, не двенадцать… — поправил Потап, вышибая Анжелу из застарелых, дремучих грёз. — Тринадцать.
— Угу, — ответила она, будто из тумана, — несчастливая чёртова дюжина. — И снова улетела в прошлое.
2
В школе с первого класса Анжеле нравился мальчик Роман. До восьмого класса она была неприметной, большинство девочек считались красивее её. Мать развелась с отцом — ей пришлось много работать, чтобы прокормиться, ведь своего угла не было, и они вечно скитались по съёмным квартирам. И мать как-то упустила дочь. Часто у маленькой Анжелы были невымытые волосы, не очень новая одежда, подержанная из секонд-хенда. Да и на мордашку Ангел была гадким утёнком, лишь большущие салатовые глаза выделяли её и говорили, что в принципе, она девочка неплохая, второй сорт не такой уж и брак. Естественно, этот мальчик Ромка не обращал на неё внимания и Анжелике приходилось самой его осаждать, влюблять в себя.
Она долгое время не любила смотреться в зеркало. В конце седьмого класса после ванной Анжелика стояла с небольшой гадливостью и даже презрением на собственное отображение, расчёсывала густые длинные рыжие пряди. Её до белого каления бесили на носу веснушки, хоть и редкие. Часто она хотела их стереть и тёрла махровым полотенцем до посинения, пока нестерпимая боль не останавливала. После такой процедуры лицо под глазами опухало раскрасневшимся мешком и долго не проходило. Потом появлялись синяки, Анжела пропускала школу, и мама часто думала, что дочку кто-то избил. Одноклассники также думали, что её кто-то обидел.
Анжелика с надеждой в глазах косилась на Романа, полагала, он обратит хоть малейшим сочувствующим взглядом, но она для него была — нулём. От глубокого отчаяния Анжела не могла сдержать слёзы — блёклые бусинки сами накатывались на глаза и, закрывшись носовым платком, она поспешно убегала в туалет: видно, маленькие были синяки. И однажды в ванной, перед зеркалом Анжела обозвала мысленно любимого мальчика всеми возможными бранными словами, произнесла, что всё равно для тебя, дурак, всё делаю, взяла стеклянный стакан из-под зубных щёток и сначала легонько, а потом всё сильнее набила под глазами такие шишки и синяки, перешедшие на виски, что к вечеру до невозможности разболелась голова, поднялась температура до сорока одного градуса. Пришлось срочно вызывать неотложку, везти в больницу. На замызганной кровати в темноте и в одиночестве ей стало совсем плохо, у неё начался бред, и на два дня она ушла в кому.
Тогда — возбудили уголовное дело, ведь всем она сказала, что её хотел изнасиловать мужик двадцати пяти лет из соседнего дома. Он бежал за ней от кинотеатра через всю улицу, нагнал в парке, наверное, нарочно туда загонял и хотел, чтобы она согласилась по собственной воле. Она отказала ему и тогда он сильно её избил. А что ей оставалось делать, ведь не могла же она сказать, что набила морду себе сама, чтобы привлечь положение до безрассудности нравившегося ей мальчика. Ромка тогда вообще презирать её станет, на одной галактике даже в сортире не засядет, не то, что хоть взглядом не одарит. Мать того двадцатипятилетнего мужика приходила к ней, падала на колени, чтобы простила сына. Мама Анжелы тогда была дома, она так накричала на женщину, так раздухарилась, что схватила на кухне нож и замахнулась на несчастную, перед тем как вытолкнуть за дверь.
Что с тем двадцатипятилетним мужчиной стало — Ангел не знала, её оградили от всего этого кошмара, ведь у неё после комы начались видения. Конечно, никакие призраки к ней не приходили, и живые мёртвые к ней не являлись, ей просто хотелось напустить на всех жути, и лишь только для одного гада, чтобы Ромка хоть какое-то внимание ей подарил.
Анжела смотрелась в зеркало, уныло улыбнулась, показала себе язык и, вытянув к зеркалу руку, показала фак, полотенце с неё свалилось. Она застыдилась и машинально прикрыла рукой подросшие за последний год груди, нагнулась, чтобы поднять утиральник, взгляд приковался к собственному нагому телу, и она застыла. Пару минут Ангел стояла в такой позе, более внимательно изучала себя. Боже, боже, а не прекрасна ли она? Да, да, там в зазеркалье, ведь она просто… — нет, нет, не просто — она безмерно хороша. Она — божественный шедевр! Чёрт вас всех подери, она бесконечно, безгранично, беспредельно — потрясающая! Медленно Анжела приблизилась к зеркалу, так что глаза — безумно красивые глаза! — свелись смешно в кучу. И даже в этом «смешно» светилась ненаглядная красота: и в этих веснушках, и в этих густых ненавистных ей огненных волосах, и в этих слегка оттопыренных ушках с дешёвыми пластмассовыми клипсами. Она провела пальцем по мелким золотым пятнышкам на носу, осознавая, что они не отталкивают, а даже наоборот — притягивают. Она одарила себя улыбкой — наконец-то она одарила себя счастливой улыбкой. И вовсе она не гадкий утёнок. Она — великолепна! Бесподобна!
