— «В башке их голоса, не секу я ваше вонючее нытье», — Шайль, перебарывая смущение, делает такие же паузы, как исполнительница, когда-то оравшая в магофон. — «Хрипеть, кричать, стонать горазды вы вполне, блядский рой расистов»… Вроде как-то так?..
— Неплохо, — усмехается парень. — А теперь я продолжу.
Гириом крепче хватается за перила. Спина горбится. Голова опускается. В глубинах его горла зарождается рык. Растет, крепчает и вылетает на свободу:
— Мясо и слезу хищник жаждет! — протяжно извергает волколюд, растягивая слова так же, как это когда-то делала королева рока; его связки вибрируют, выводя вопль на новый уровень. — Славу и печаль хищник заберет!..
Шайль теряет дар речи. Стоит, окаменев. Чувствует, как уже стихший вопль до сих пор гуляет по задворкам сознания, расплескивая липкий страх. Но вместе с ним — и приятную томность, зарождающуюся под полотном первобытного ужаса. Голос Гириома настолько сильный, что даже не нуждается в музыкальном сопровождении. Тем более, Шайль и так помнит быструю, рваную музыку, на которую не ляжет ни одна рифма. Только ритм. Полный невыразимой ярости.
— Ты в порядке? — тихо спрашивает парень; теперь его голос звучит слишком мягко.
Это выводит Шайль из ступора. Она моргает, возвращая взгляду осмысленность. Кивает.
— Да. Звучало круто. Ты тренировался?
— Нет, но я иногда рвал глотку наедине с луной. Все-таки, моя любимая песня, глупо не петь ее, — довольно скалится Гириом. — Хорошо, что тебе понравилось.
Шайль молчит, пытаясь разобраться в своих чувствах. Она навидалась волколюдов, привыкших демонстрировать мужественность грубыми фразами и силой мышц. Но впервые встречает соплеменника, который может выразить себя коротким куплетом, исполненным слишком хорошо. Настолько, что Гириом мог бы занять место рядом с королевой рока. А то и превзойти ее… Во всяком случае, в глазах Шайль.
Девушку беспокоит происходящее. Она редко говорит с кем-то по душам. А тут вдруг…
— Меня раздражает, когда люди жалуются на ругань в текстах Ненси, — признается Гириом, выдыхая облачко пара.
Холодок подобрался? Или у парня разгорелось нутро?
— Разве жалуются? — спрашивает детектив, кидая окурок в «пепельницу».
— Раньше — постоянно. «Слишком много мата», говорят. Бесит.
Шайль задумалась, вспоминая манеру разговора своих братьев и сестер.
— Да. Меня тоже бесило бы, — подумав, отвечает. — Матерная речь — это привычка людей. Зачем винить Ненси в том, что она переняла ее?
— Нам ведь, волколюдам, не нужно на самом деле изрыгать ругань, — парень сжимает кулак, глядя на натягивающиеся жилы. — Наш язык — грубая сила, инстинкт охотника.
— Но он уже долгое время подавлен людьми. В этом новом общем Мире, — бормочет Шайль, вспоминая свой ужин.
— Именно. Мы кричим и ругаемся, потому что нам связывают руки. Лишают нас когтей, которыми можно доказать свою правоту.
— А Ненси просто показала это. Показала нашу природу в цивилизованном мире… Хотя могла поберечь глотку для детей.
Девушка вспомнила тихие песни своей матери и почувствовала тоску, наполнившую сердце.
— Да. Она вышла на сцену, чтобы показать людям наше истинное лицо. Лицо скованного цепями зверя.
— И она с этим справилась, — кивает Шайль. — Вот только никому не было до этого дела. Всем плевать. Кроме нас.
— Кроме нас.
Гириом качает головой, глядя в одну точку. Она находится рядом с Шайль. Очень близко к ее лицу. Но все же — взгляд смотрит куда-то дальше. Возможно, упирается в черничную твердь, и Гириом представляет, что она бесконечна.
— Шайль, — тихо зовет парень.
— М?..
— В какое время ты ешь мясо?
— Ночью. После работы.
— Значит, ты сумеречная хищница, — улыбается Гириом, подмигивая. — А я люблю днем. Когда солнце только загорелось.
Шайль не знает, что ответить, и потому молчит. Глядит в кружку с остатками кофе, в которой плавают три окурка. Вытягивает руку над перилами и переворачивает. Черная струйка и скользящие по ней бычки — все летит вниз с четвертого этажа.
— Подарить тебе пепельницу? — Гириом провожает взглядом улетевший мусор. — Мне больно видеть, как ты пьешь кофе с сигаретами.
— Не знаю. Если хочешь — подари, — голос Шайль вдруг становится отстраненным, безразличным. — Мне нужно в дом.
Гириом вскидывается:
— Постой! Как насчет того, чтобы завтра позавтракать вместе?
— Я не успею сходить за мясом для себя, — улыбнулась Шайль.
— Я поделюсь своим. А ночью ты поделишься своим. Что думаешь?
Некоторое время девушка молчит, задумчиво раскачиваясь на подошвах полусапожек. Это провоцирует боль, а боль — успокаивает и отрезвляет.
— У меня есть парень. Так что не получится.
— Точно… — вспоминает Гириом. — Парень. Да. Конечно. Ладно, хорошей ночи!
— Бывай.
Они зашли в свои квартиры, оставив на балконах улыбки и разговоры про давно забытую певицу. Шайль устало опустилась на кровать. Стянула с себя куртку, ругаясь на боль в боку. Раны должны были затянуться. Особенно после порции свежего мяса. Только это не значило, что боль утихнет. Волколюды быстро восстанавливаются, но шрамы еще долго беспокоят.
Вслед за курткой Шайль сняла с себя подранный гольф-безрукавку, оголяясь. Коснулась забинтованного бока. Рука будто сама по себе скользнула к груди. Палец остановился возле светлого соска. Девушка прикрыла глаза, чувствуя, как волны подхватывают тело. Рухнула на скомканное одеяло. Клыки закусили губу. Шайль до сих пор слышала голос Гириома где-то внутри себя. Чувствовала вибрацию его рыка, пробирающегося под кожу.
Ремень штанов с тихим щелчком расстегнулся. Девушка тихо вздохнула, чувствуя, насколько сильно возбуждена. Невольно раздвинула ноги, подавшись навстречу пальцам…
Дверной замок звякнул раз. Второй. Раздались шаги. Слишком неуверенные и хаотичные для того, чтобы принадлежать трезвому. Шайль прикрыла глаза, стиснув челюсти. Конечно же.
— Ты дома? — спрашивает Джуд, сражаясь с заплетающимся языком. — Потому что я уже дома…
Шайль тихо одевалась, морщась и скрежеща клыками. Она успела натянуть гольф как раз перед тем, как Джуд завалился в комнату. Буквально. Его худое тело рухнуло на пол, громыхнув кулем мяса и костей.
Девушка поморщилась от запаха спиртного. С недоумением посмотрела на лежащего почти-мертвеца.
— Живой? — осторожно спрашивает, касаясь плеча металлическим носком сапожка.
— Ты… не пришла… — бормочет Джуд, вкладывая в эти слова последние крупицы дыхания.
«Сдох», — промелькнуло в голове Шайль. Но разбираться с трупом не хочется. Не в эту ночь. Не с таким вязким разочарованием внутри. Пусть валяется до утра, может, запах алкоголя куда-то денется.
Подхватив со стола кобуру, девушка вышла из своей спальни, направившись в гостевую. В ней когда-то спал Джуд, выплачивая ежемесячно арендную плату. Когда-то. Однажды кровать перестала видеть молодого рокера. А Шайль — перестала получать деньги.
Завалившись на давно остывшую постель, детектив с тяжелым вздохом прикрыла глаза. Голос Гириома перестал тревожить. И это больше расстраивало, чем радовало. Вернулась боль. Вернулась досада.
Девушка не была довольна тем, как закончилось последнее дело. Случилась бессмысленная мясорубка, виновные определены, но в этом всем не хватает важной детали.
Слишком важной, чтобы Шайль могла спокойно закрыть дело. Нужно найти зацепку. Хотя бы одну, крошечную как личность рокера в соседней комнате. Что-то точно есть.
***
Ходят байки, что волколюдам всегда снится одно и то же — Охота. Но Шайль, проснувшаяся с рукой меж ног, получила доказательство обратного. Если Охота и снится, то явно не каждую ночь.
Брезгливо скривившись, девушка встряхнула кистью, словно пытаясь очистить ее. Некоторое время старалась понять, почему окружена незнакомыми вещами. Потом вспомнила.
