Но и там не было ничего интересного: луковица, очерствевший каравай, несколько сморщенных картофелин. Здесь же хранились пара кастрюль, сковорода и медный таз. Голеску долго смотрел на него, задумчиво потирая подбородок.
— Где же деньги? — проговорил он вслух и, разочарованно сопя, с размаху опустился на кровать Амонет. Раздался тонкий негодующий писк. Голеску подскочил, как ужаленный, и обернулся.
— Ну конечно! — воскликнул он, открывая расположенный под кроватью ящик. Эмиль, оказавшись на ярком свету, захныкал громче и, прикрывая глаза ладошками, забился в самый дальний угол ящика.
— Привет, это всего лишь я, — сказал Голеску, вытаскивая мальчишку из-под кровати. Потом он опустился на четвереньки и, не обращая внимания на протестующие вопли Эмиля, заглянул в ящик. — Скажи лучше, где твоя госпожа хранит свое золото?.. Похоже, что не здесь. Проклятье!..
Он с кряхтением поднялся и снова уселся на кровать. Эмиль попытался было юркнуть в спасительную темноту, но Голеску ловко поймал его за пятку.
— Эмиль, сокровище мое, чтобы добиться чего-то в этом мире, ты должен научиться терпеть дневной свет, — сказал он назидательно. — Ведь покуда ты будешь вести ночной, а точнее — ящичный образ жизни, мне от тебя будет мало проку. И чем, скажи на милость, тебе солнце не угодило?
— Оно жжется! — всхлипнул Эмиль.
— Вот как? — Голеску подтащил мальчишку ближе и, заставив опустить руки, заглянул в большие, полные слез глаза. — Что ж, попробуем что-нибудь придумать. А когда мы решим эту маленькую проблему… — Он не договорил, но рот его сам собой разъехался в широкой улыбке.
Воспользовавшись этим, Эмиль вырвался из его рук и скрылся под кроватью. Голеску ногой захлопнул дверцу ящика и покачал головой.
— Сиди пока там, поедатель корнеплодов, — пробормотал он, вставая с кровати. — Сиди и никуда не уходи, слышишь? Дядюшка Барбу скоро вернется и принесет тебе подарки.
Негромко напевая себе под нос, Голеску вытер вспотевшее лицо панталонами Амонет, снова сунул их в Нагрудный карман и вышел из фургона. Тщательно заперев дверь, он быстрым шагом направился к дороге.
Ему, однако, понадобилось довольно много времени, чтобы отыскать ближайший поселок и приобрести все необходимое, поэтому к фургону Голеску вернулся только под вечер, когда солнце уже почти село.
Поставив на землю свой груз — большой картонный ящик и заплечный мешок, — он отпер дверь и вошел.
— Вылезай, маленький Эмиль! — позвал он, но, не получив ответа, встал на колени и открыл дверцу Эмилевой конуры. — Ну-ка, где ты там?..
— Я есть хочу, — хмуро откликнулся мальчуган, не двигаясь с места.
— Вылезай, я сварю тебе отличной картошки. И не бойся, солнце давно село. Неужели тебе не хочется посмотреть, что я тебе принес, неблагодарный мальчишка?
Эмиль нехотя выбрался из ящика и, обогнув Голеску, направился к двери. Настороженно поджав губы, он выглянул наружу, но, увидев повисший над верхушками деревьев красный солнечный диск, взвизгнул и отпрянул назад, закрывая лицо руками.
— Да, я солгал, — признался Голеску, добродушно ухмыляясь. — Но если ты наденешь вот это…
Он вынул из кармана очки с синими стеклами и, силой заставив мальчика опустить руки, надел очки ему на нос. Они, конечно, тут же свалились, так как нос Эмиля был слишком тонким, к тому же у очков отсутствовала одна дужка.
— Ничего, сейчас мы все наладим. — Сунув руку в мешок, Голеску достал длинный шерстяной шарф, и пока Эмиль с плачем приплясывал перед ним, прорезал в ткани пару отверстий. Потом он снова надел на мальчика очки. Придерживая их указательным пальцем, Голеску быстро обмотал шарф вокруг головы Эмиля таким образом, что отверстия в ткани оказались как раз напротив стекол.
— Это называется очки, — назидательно сказал он. — Теперь тебе не страшен дневной свет, понятно? Да открой ты свои чертовы глаза, вампир несчастный!
Эмиль, вероятно, послушался (сквозь синие стекла его глаза все равно не были видны), так как внезапно замер, опустив руки по швам. Рот его слегка приоткрылся от удивления, да так и остался.
— Погоди, это еще не все, — промолвил Голеску и, пошарив в мешке, вынул оттуда клеенчатый кучере кий плащ, который и накинул на плечи мальчику. Плащ был впору человеку вдвое выше и шире, чем Эмиль: он свисал гораздо ниже колен мальчика, а при ходьбе волочился по земле. Голеску понадобилось несколько минут, прежде чем ему удалось просунуть безвольно повисшие руки Эмиля в рукава и подвернуть манжеты, однако когда он покончил с этой нелегкой работой и застегнул все пуговицы, результат оказался не таким уж плохим. Плащ защищал Эмиля словно палатка — быть может, чересчур просторная, зато никакое солнце больше не могло попасть ему на кожу.
— А теперь последний штрих! — Голеску жестом фокусника извлек из того же мешка широкополую шляпу, нахлобучил Эмилю на голову и слегка откинулся назад, чтобы полюбоваться делом своих рук.
— Да ты просто красавец! — воскликнул он. — Ну как, нравится тебе?
На самом деле ни о какой красоте не могло идти речи. Больше всего Эмиль напоминал какой-то диковинный гриб, к тому же в плаще ему наверняка было жарко и душно, однако возразить он не мог, так как Голеску забыл прорезать в шарфе, которым было замотано лицо мальчика, отверстие для рта.
— Теперь, — продолжал разглагольствовать Голеску, — ты полностью укрыт от света и, хотя ты и вампир, Можешь выходить из фургона даже днем. Разве это не здорово, Тыковка?.. Ну-ка, поблагодари скорее доброго дядюшку Барбу!
— Я хочу картошки! — пискнул Эмиль, с трудом раздвинув плотные витки шарфа.
— Ладно, давай отпразднуем это дело и немного отдохнем. Сегодня вечером у нас будет много работы, — согласился Голеску и, взяв в руку опустевший мешок, многозначительно потряс им в воздухе.
Он быстро развел костер и повесил над ним котелок, чтобы сварить Эмилю картошки. Сам Голеску поужинал продуктами, которые принес из деревни: крольчатиной, поджаренной с луком грудинкой и красным, как бычья кровь, вином. Вина оказалось много, поэтому, когда с едой было покончено, в кувшине еще оставалось больше половины. Отодвинув его подальше от костра, Голеску отправил Эмиля мыть в ручье грязные сковородки, а сам с наслаждением закурил большую ароматную сигару.
— Добрый раб! — с удовлетворением проговорил Голеску и выпустил колечко дыма. — А знаешь, Тыковка, к такой жизни легко привыкнуть…
