— Порошин, что делать будем? — спросил пограничник с петлицами штабс-капитана — начальник разведки гарнизона. — Раздолбят ведь всё они из миномётов. И до твоих птичек дотянутся рано или поздно.
— Дотянутся, — согласился комэск. — А что я могу сделать?
— Взлететь на «громовержце»[31] своём, — подсказал Шадрин.
— С ума сошёл?
У комэска чуть пилотка не свалилась — так резко он подкинулся.
— И как я взлечу? Всё под обстрелом, с опушки бьют. Хорошо, что ворота ангаров в другом направлении, а то бы уже все «птички» издырявили. — Порошин помолчал, затем спросил: — Сколько продержимся здесь, как думаешь?
— Сколько-то продержимся, — подумав, ответил комендант. — День, два… Хорошо, что миномёты у них не дивизионные, накаты над ангарами им не пробить, на совесть делали, а к воротам не подпустим. Главное, чтобы нашу артиллерию не раздолбали.
Комэск не меньше минуты молча кусал губы, затем кивнул:
— Надо что-то придумать. И без машин оставят, и нам здесь головы поднять не дадут.
— О том и речь, — пробормотал комендант, болезненно сморщившись при звуке очередного разрыва снаряда на стене форта. — А если гаубицы разнесут, чем рано или поздно всё это закончится, — тогда вообще хана. Развалят стену с заграждениями — и войдут внутрь. Нас тут раз, два и обчёлся.
— Ну, нашу стену так просто не развалишь, — присоединился к разговору пограничный поручик, тот самый, что с нами прорывался, по фамилии Николаев. — Её ещё и заговаривали.
Брёвна действительно были промаркированы рунами «Ир» и «Ac», означающими прочность и здоровье. И руны заметно излучали. В укреплениях это нормальный обычай. И для прочности заговаривают, и от гниения даже. Держались брёвна крепко. Хоть попадания и повреждали дерево, но всё же не так, как могло бы, будь оно обычным.
— Если из пушек долбить и долбить, то развалится, никакие заговоры не помогут, — буркнул комендант, явно страдающий при виде такой порчи вверенного ему имущества.
Я молчал, стоя рядом и в разговор не вмешивался. Но то, что положение складывается безвыходное, понимал уже без посторонней помощи. А каким ему ещё быть-то, если нас в форте неполная рота, а вокруг чуть не бригада с приданными средствами? К тому же, насколько известно стало из сеанса прервавшейся связи, возвращавшиеся в форт пограничники в составе роты попали в толково организованную засаду, были подрывы на фугасах, и, понеся потери, подкрепление отступило на соединение с остальными подразделениями. Так что помощи ожидать пока не приходилось. И начальник пограничной разведки был прав на все сто — спасти нас мог только «громовержец» с его мощным вооружением. Взлететь, засечь миномёты и разнести их в клочья вместе с расчётами — было этому самолёту вполне по силам.
Но сначала надо взлететь, а для этого его следовало завести, выкатить из ангара, проехать на нём до начала полосы, развернуться, разогнаться, оторваться от земли, набрать высоту… И всё это под винтовочным и пулемётным обстрелом. А возможно, и артиллерийским. Больше похоже на попытку самоубийства. Противник как раз по другую сторону аэродрома пристроился, на опушке леса. Правда…
— А что, у вас за лётным полем вал, что ли? — спросил я комэска.
— Нет, естественный бугор, — покачал он головой. — Но полосу так проложили, чтобы из леса никто не пальнул в самолёт, если банда какая налетит. Мы же днём их обычно открыто держим.
— Так саму взлётную полосу обстреливать не получится?
— С фланга не получится. А продольным огнём она накрывается запросто. Про артиллерию молчим, — ответил разведчик. — Ты нас за дураков-то не держи.
— С какой стороны простреливается? Отсюда не пойму… — спросил я, шаря стеклянными буркалами бинокля по лесным опушкам.
Возле наблюдательных щелей бетонной коробки НП начали биться пули, но внутрь пока не залетали. Щели здесь по уму сделали: и рикошета не будет, и попасть в них даже снайперу сложно, и смотреть наружу удобно, мёртвых зон нет.
— Простреливается с обеих сторон. При развороте самолёт обязательно подловят, и при взлёте будут прямо в брюхо лепить, — сказал комэск.
— И что? — оживился, словно поймав какую-то мысль, начальник разведки. — Глубина порядков у сипаев наверняка никакая, оттуда же они прорыва не ждут. Считай, одна шеренга обстреляет, и та редкая. Крупнокалиберных пулемётов мы у них пока не заметили, единые бьют. Вполне может взлететь машина.
— Взлететь может, — вздохнул лётчик. — Но пока эта корова летающая разворачиваться будет на престарте, его из обычных пулемётов успеют в клочья разнести. И площадь плоскостей у него такая, что только слепой не попадёт.
— А снайпера на что? Есть снайпера в форте? И весь огонь на ту сторону резко перекинуть, чтобы голову поднять боялись. И успеет развернуться, — оживился я.
— Можно попытаться, — задумчиво сказал комендант. — Если скрытно огневые средства подтянем на ту сторону да ударим разом — головы они точно попрячут. И дым опять же можно пустить. Как взлетать с дымом? Получится?
— Если по уму пускать, а не всё вокруг затянуть, то получится, — кивнул Порошин. — Сам машину поведу, взлетим. И делать это надо завтра с рассветом. На левом фланге задымим, на правый фланг солнце в глаза будет, а когда взлетим — то и рассветёт. И со светом ударим.
— Тогда надо пытаться, — сказал комендант. — С чего начнём?
— С того, что спросим зампотеха, когда он намерен установить и запустить движок с «аннушки», что я приказал ему переставить. «Громовержец» у нас сейчас на одном моторе, — ответил Порошин, а мне сразу вспомнился случайно услышанный разговор его со штабс-капитаном — начальником техслужбы эскадрильи.
Действительно, если дело на первый взгляд казалось безнадёжным, то по некотором размышлении таковым уже не выглядело. В любом случае стоило попытаться, потому что было ясно — не сейчас, так к вечеру, в крайнем случае под утро, но нас сомнут. Бетонные колпаки дотов миномётам не взять, но стены с проволочными заграждениями развалят, пушки разобьют, дыма напустят и всей массой в форт ворвутся. И тогда, как выразился персонаж из романа Стивенсона, «живые будут завидовать мёртвым». Средневековье, чего же вы хотите?
Обстрел всё усиливался, и я выглянул в амбразуру, обращённую во двор форта. Там никого видно не было, все укрылись в вырытых и обустроенных за вчерашнее щелях. Лари была с Машей, которая к утру более или менее оклемалась и была способна самостоятельно ходить и даже бегать, если недолго. Когда во дворе разорвалась первая мина, до щели она всё же скорее добежала, чем дошла.
