- Подари мне… одну вещь. Я хорошо отплачу… сниму заклятие. Поверь, я могу… это сделать.
Вдалеке заухал филин. Я против своей воли вообразил - вот меня касается волшебная палочка, и я превращаюсь из железного чудища в маленького мальчика в коротких штанишках, с сачком для ловли бабочек…
Хотя нет. Я давно уже должен быть взрослым.
НЕ ВЕРЮ!
Верю… Верю! Хочу верить.
Непостижимое, могущественное существо. Да еще умирающее… Ведь он действительно умирал - теперь даже я чуял обреченность, колпаком висящую над его головой.
- Помоги мне, Рио. Подари… эту вещь. Я тебя не обману.
- У меня нет ничего, что могло бы…
- У тебя есть.
Он послал мне новое видение, и поначалу мне показалось, что он хочет, чтобы я его убил.
Секундой спустя, когда ноги сами несли меня по направлению к костру, а неслышно возникший меч примеривался к шее неподвижно сидящего Хостика - тогда я понял, чего он хочет. И разозлился, и с силой всадил меч обратно в ножны - так, что одурманенный Хоста очнулся и обернулся на звук. Против света его глаза казались абсолютно черными:
- Рио? Ты…
Тот, кого крестьяне приняли за Шакала, действительно хотел, чтобы я убил. Но не его.
Чтобы я просто убил.
Он желал получить смерть, сидящую на моем клинке. На моем клинке, в моей руке… Вот что подразумевалось под "этой вещью"!
Зачем? Что он будет с ней делать?!
Тем временем Хостик не думал сопротивляться. Вероятно, наведенный дурман еще не рассеялся; лохматая голова моего подельщика склонилась, приглашающе подставляя шею.
Примолкли цикады. Над клеткой поднялась наконец утренняя звезда - верный знак того, что небо вот-вот побледнеет.
- Сволочь, - выдавил я, непонятно кого имея в виду. Не то Шакала, не то себя.
"Преодолей запрет, - неслышно велел тот, что стоял сейчас у меня за спиной. - Преодолей сейчас, я помогу тебе! Преступи черту, запрещающую тебе убивать - ничего не случится, потому что я сниму с тебя заклятие. То, что высвободится после твоего удара, принадлежит мне, я заберу его и уйду, оставив тебя с твоей настоящей сущностью, цветным миром и восстановившейся памятью."
- Сволочь… - повторил я, глядя на покорно подставленную Хостикину шею.
В моей руке снова был меч. Безымянный. Бесхарактерный. У меча не может быть воли - это не сталь ищет крови, это моя рука еле сдерживается, чтобы не отделить Хостикину голову от туловища. Это не Шакал подталкивает меня под локоть, это мое собственное неудержимое желание. Освободиться…
А Хостик, если вдуматься, вполне заслуживает смерти. Сколько жизней он загубил, еще будучи городским палачом, и потом, у меня на службе - не сосчитать!
Меч взлетел.
Прославленные мастера поединков говаривали, качая головами, что в бою я двигаюсь "между секундами". Только что меч был здесь - и вот он уже там, и размазанная в воздухе стальная дорожка - единственное, за чем уследить глазу…
Меч упал.
Чумак Гринь, сын вдовы Киричихи
Первым человеком, которого встретил Гринь у родной околицы, оказалась Лышка, хромоногая мельничиха. Ленивица по-прежнему не ходила к колодцу, предпочитая таскать воду из-под самого моста - потому языкастые соседки давно решили, что у Лышки в борще квакают жабенята. В ответ на приветствие мельничиха буркнула что-то угрюмо-настороженное - и лишь мгновение спустя разинула удивленный рот:
- Гринь! Батюшки-светы, Гринь! А я, дура, не признала! Какой-такой, думаю, парень прется, и торба на плечах, чистый ворюга… А что, Гринь, много заработал? Гостинцы несешь?
Лышкины глаза были как два ужа - черные и верткие. Подол линялой плахты окунулся в стоящее у ног ведро - мельничиха и не заметила; сейчас она жадно рассмотрит пришельца со всех сторон, чтобы тут же, забыв о ведре, кинуться со всех ног в село, понести новость.
- День добрый, теточка Лышка. Мать моя здорова? - Гринь поудобнее устроил торбу на натруженных плечах.
На дне Лышкиных глаз что-то мелькнуло. Будто бы взмахнул крылом нетопырь:
- А как же… Здорова, Ярина-то. Бог дал…
Лышка вдруг осеклась, будто с языка ее сорвалось нечто непристойное. Суетливо схватилась за коромысло:
- Недосуг мне! Прощай, Гринь.
- Прощайте, - отозвался Гринь удивленно.
Он не топтал эту улицу вот уже без малого год.
Знакомые плетни. Перелазы, вытертые теперь уже чужими штанами, перекресток, колодец, у которого обыкновенно судачат две или три молодки.
На этот раз молодок было шестеро. Целая толпа; все они, как по команде, уставились на Гриня, но едва он пытался поймать чей-нибудь взгляд - глаза ускользали, будто ненароком.
Подойдя поближе, Гринь скинул шапку:
- Будьте здоровы, теточки… А я вот, вернулся.
Шепоток. Переглядка.
- И ты будь здоров, Гринь, - как бы нехотя проговорила дьячиха, широкая, как поле, краснолицая, в объемистом желтом кожухе. - С возвращеньицем…
Гринь поклонился, как велит вежливость. Снова взвалил на себя торбу, пошел прочь, причем чужие взгляды тянулись за ним, как поводки. Так и хотелось передернуть плечами, обернуться - но оборачиваться было нельзя.
Нехорошее предчувствие, возникшее еще там, у моста, росло и росло, постепенно пересиливая радость возвращения. И одновременно крепло чувство, что он, Гринь, никуда и не уезжал - ничего не изменилось, знакомый камень все так же лежал справа от ворот, и Бровко залаял совершенно привычно - все тот же Бровко, уцелел, не сдох, красавец, за год!
Ворота не были заперты.
- Мама!
Окошко светилось. На снегу, синем в наступающих сумерках, лежало желтое, теплое пятно. Из трубы валил дым - ох и топит мать, на славу топит, как будто ждет…
- Мама!!!
Палец сам лег на знакомую защелку. Как будто и не было года.
Дверь поддалась. В сенях пахло детством - Гринь даже зажмурился. Осторожно прикрыл за собой внешнюю дверь, легонько толкнул внутреннюю.
У входа лежал новый, новехонький, яркий половичок. Гринь остановился, не решаясь ступить на него мокрым сапогом; взгляд его побежал по пестрой дорожке, заметался по знакомой комнате, чисто прибранной, украшенной, будто перед праздником…
Мать стояла в дальнем углу, у окна. В руке ее было зеркальце на длинной ручке; мать стояла, белая тонкая сорочка падала до щиколоток, черные волосы, без единого седого волоска, были ненамного короче. Дверь привычно скрипнула - мать обернулась; в первую секунду Гриню показалось, что она действительно его ждала. Что, как в сказках, она издали ощутила его приближение и сейчас улыбнется и скажет без удивления: а вот и ты!
