Интересно, как у такого отца родилась ТАКАЯ дочь?!
Жаль, мама умерла, не открыв дочери сей тайны…
Белинда тайком огляделась. В большой зале ратуши шло пиршество. За столами, вперемешку с захватчиками-майнцами, сидели испуганные члены магистрата, синдики ремесленных цехов, судьи и иные почтенные граждане. Многим кусок не лез в горло, пугая призраком возможной резни. Во главе центрального стола, в кресле с высокой спинкой, украшенной гербом Хольне, восседал никто иной, как маркграф Зигфрид, скучающим взглядом обводя залу. Оставшись в легком доспехе, маркграф являл собой воплощение отваги и воинственности предков, – лишь брезгливо оттопыренная губа придавала его молодому лицу налет вульгарности. Холодные, стоячие – змеиные! – глаза Зигфрида теплели лишь в одном случае: останавливаясь на ней, на Белинде ван Дайк, нарочно надевшей сегодня самое открытое платье.
Да, теплели.
Белинда чувствовала это кожей.
Жарко. Смущает гогот пьяных. Подвиг представлялся иначе: красивее, что ли? Впрочем, истинные героини не выбирают, а делают. Сегодня на рассвете Белинда поняла это раз и навсегда. Тайная гостья, поселившаяся в душе, шепнула: что надо делать.
Да, именно так.
«Юдифь же сказала громким голосом: хвалите Господа, хвалите, хвалите Господа, что он не удалил милости своей от дома Израилева, но в эту ночь сокрушил врагов наших моею рукою. И, вынув голову из мешка, показала ее и сказала: вот голова Олоферна, вождя Ассирийского войска, и вот занавес его, за которым он лежал от опьянения, – и Господь поразил его рукою женщины! Жив Господь, сохранивший меня в пути, которым я шла! Ибо лицо мое прельстило Олоферна на погибель его, но он не сделал со мной скверного и постыдного греха!..»
– Пируйте, господа! – Зигфрид фон Майнц встал. На миг в зале стало тихо, хотя маркграф отнюдь не повышал голоса. Просто некий холодок пробежал меж столами. – Пируйте, не стесняйтесь! И простите меня, что покидаю вас в столь раннее время…
Час настал, поняла Белинда.
Здесь и сейчас.
Она подняла взгляд на маркграфа. Улыбнулась. Опытно и завлекающе. Теперь отхлебнуть из оловянного кубка. Облизать губы язычком. Медленней. Еще медленней. Эти трусы попрятали жен и дочерей. Трусы боятся за своих трусих. Тем лучше. Тем легче.
– Вы оставляете нас, мой рыцарь? Как жаль…
Пауза.
Точно рассчитанная, выдержанная, словно старый херес.
– А я полагала, что эту ночь проведу не одна…
У него в опочивальне наверняка отыщется меч. Или кинжал. Кровь не станет брызгать – было бы нелепо совершать подвиг в одежде, испачканной красным. А утром Белинда выйдет ко всему городу, держа мешок с головой поработителя. На картине «Юдифь и Олоферн» работы безумного живописца Фонтанальи все по-настоящему: красиво и возвышенно. Без пятен крови и синюшного цвета лица у покойника. И будут греметь колокола собора Св. Иоанна, а трубадуры примутся славить подвиг гордой девицы, и Господь не допустит скверного и постыдного греха, ибо Господь всегда на стороне добродетели!
– Не стану вас разочаровывать, милочка, – Зигфрид фон Майнц приветливо глядел на дочь бургомистра. Рыхлая дуреха нарядилась в самое дурацкое платье, какое ему доводилось видеть. – Гюнтер, прелестной фройляйн не хочется ночевать в одиночестве. Холодно и грустно. Ты понял меня, Гюнтер? И скажи своим молодцам, что я прикажу повесить всю вашу сотню одного за другим, если прелестная фройляйн останется недовольна. Ты хорошо понял меня, мой верный, мой разумный Гюнтер?
Гюнтер фон Драгмайн, начальник охраны молодого маркграфа, всегда понимал господина с первого раза.
– …Нет! Не трогайте меня! А-а-а!..
– Успокойтесь, милочка! Все в порядке, вы здесь, с нами! Это понарошку, все хорошо…
– Да уж, лучше некуда…
– Грязные, потные… Скоты!
– Тише…
– Как он мог! Мерзавец!..
– Тише! Услышат…
Люкерда скорчилась у сундука, содрогаясь от беззвучных рыданий. Присевший рядом Джакомо ласково гладил девицу по растрепавшимся волосам, пытаясь успокоить.
– Марцин, это ты остановил игру? На сей раз все закончилось куда быстрее…
– Да, я.
– Благодарю вас, молодой человек. Люкерда бы этого не пережила.
– Я догадался, – щеки юноши были пепельно-серыми, и жилка в углу глаза билась рыбой, выброшенной на берег. Чувствовалось: он еле держится на ногах, но странная сила, удивительная даже для самого Марцина Облаза, вставая из глубин души, не позволяла рухнуть в забытье. – Что ж, дело за мной. Мой учитель слишком долго колебался. Извините, мейстер Бьярн, что тревожу ваш прах…
Песок взлетел наверх быстрее обычного.
С трепетом ученик потянулся к массивной башне.
…Бьярн Задумчивый отложил перо и присыпал песком написанное. Чернила совсем свежие. Пусть просохнет. Выбор всегда остается за нами. Всегда… Старый маг удивлялся себе. Еще час назад твердо зная, что любое прямое вмешательство лишь осложнит положение, – Бьярн даже знал: почему! – он вдруг передумал. Решительно и бесповоротно. Надо действовать. Завтра Хольне падет. Скорее всего, никакой осады не будет. Бургомистр Клаас ван Дайк, человек благоразумный, вынесет маркграфу ключи от вольного города. Обрекая горожан на разорение, но спасая от резни. Прошлым вечером бургомистр заходил к магу в гости. Спрашивал: если упрямое ополчение во главе с Рихардом Броозе, старшиной цеха мясников, все-таки рискнет оборонять стены, не сумеет ли досточтимый мейстер Бьярн помочь с обороной. Э-э… дождь, например, огненный. Или, значит, молнии о пяти зубцах. Исключительно на вражьи головы.
Тогда, э-э, бургомистр готов поддержать идею обороны.
Вы умный человек, гере Клаас, сказал Бьярн Задумчивый. Вы поймете. Да, наверное, я бы мог оказать посильную помощь. Но позвольте объяснить, почему я не стану этого делать. Скажите, если вы берете кредит из малозаконных источников, в придачу сомневаясь в своей будущей платежеспособности – вы же понимаете, что отдавать все равно придется? Только иначе, чем предполагалось.
Э-э, понимаю, кивнул бургомистр.
Он был отнюдь не так робок и глуп, каким хотел казаться.
Гере Клаас, сказал маг. Если даже мне, человеку преклонных лет, хватит сил на молнии о пяти зубцах, – согласитесь, мне придется убивать. А всякий член Аальтрихтской Ложи знает: истинный маг избегает убийств. Ибо заключает соглашение с судьбой: посягать на знание, не посягая на жизнь. Каждый сам устанавливает границы отведенных территорий. Но вы можете убивать, спросил бургомистр. Да, гере Клаас, ответил старик. Могу. Просто тогда я беру взаймы у судьбы, предоставляя ей право ответного хода. Сколько убью я, столько вправе убить она. По своему выбору. Она может это делать или не делать, сегодня или завтра, попадая или промахиваясь, добрых или злых, смеясь или плача… Но ход будет за ней.
