Да, вот теперь можно жить. Теперь можно рассуждать здраво.
Прохлада превращалась в холод, проникающий под кожу. Но Сергей не спешил вылезать. Еще немного. Пусть руки и ноги начнут неметь. Пусть начнут стучать зубы. Вместе с нарастающим ознобом истаивают воспоминания о вони трущоб, о желтых глазах, о сгоревшем грабителе.
Он вынырнул с громким вздохом. Зубы действительно отбивали чечетку, руки слушались еле-еле.
«Прошу прощения», — проговорил Сергей мысленно, стоя возле бочки и стягивая с себя тяжелую ткань рясы. Теперь передвигаться в ней — сущее мучение. Но и выкидывать пока рано — вдруг пригодится.
Оставшись в одной набедренной повязке, он припустил бегом. Первые шаги дались с трудом. Ноги норовили подогнуться, ступали неуверенно. Но чем дальше, тем сильнее разгонялась по жилам кровь, тем проще становилось передвигаться. Последние сомнения по поводу вынужденного купания развеялись. Немного стыдно перед хозяевами бочки, но не настолько, чтобы корить себя. Вода будто дала вторую жизнь, а большего сейчас и не требуется.
Между тем звуки приближались, становились отчетливее. Теперь среди скомканных взрывов толпы можно различить отдельные выкрики.
Все-таки праздник?
Улица все время шла в гору — и потому зрелище, представшее взору Сергея, развернулось сразу во всей красе. Он даже прикрыл глаза от света многочисленных факелов.
На просторной, мощенной булыжником площади, окруженной стеной раскидистых дубов, собралось несколько сотен горожан. Женщины, мужчины, дети — в простых домотканых одеждах, украшенных белыми лентами. Люди стояли перед деревянным помостом, на котором самозабвенно отплясывал по пояс раздетый мужик. Он то пускался вприсядку, то ходил колесом, то совершал немыслимые по сложности кульбиты — и это все на жестком, абсолютно не амортизирующем покрытии. Вообще говоря, увидеть сложные трюки здесь, в мире, где на совершенствование подобных умений у простого человека просто не должно оставаться времени, — довольно странно.
Или выступающий — профессиональный актер или акробат? Тогда больше всего происходящее походит на концерт. Только странное для него выбрано время — ночь. Или с утра никто не собирается работать?
Танцору не только вторили в толпе (в силу возможностей, конечно), но и аккомпанировал небольшой оркестр, если его, конечно, можно так назвать. По звукам — пара духовых (вроде флейты), несколько струнных и что-то звонкое ударное. Сами музыканты прятались где-то среди толпы, и потому разглядеть их Сергей не смог.
Он уже решился было идти к людям и спросить о доме Здебора Вятича, когда последние такты очередной веселой мелодии стихли — и танцор замер в грациозной позе, стоя на одной ноге. Его грудь, блестящая от капель пота, тяжело поднималась.
По толпе прокатился одобрительный шум, люди зааплодировали. Родители поднимали детей на руки, указывали в сторону помоста, о чем-то говорили.
Кое-кто из собравшихся еще продолжал отплясывать, следуя утихшей мелодии, когда над площадью загремел голос. Нет, скорее, Сергей услышал его в собственной голове — нарастающий, словно приливная волна.
Люди замерли. Притихли даже дети, чьи веселые стайки время от времени мелькали между танцующими взрослыми.
— Она та, кто отринул пути предков, — говорил невидимый оратор. — Она та, кто идет по дороге тлена. Она та, кто приближает конец мира. Она — червяк, она паразит. Она — опухоль, которую надо вырезать без жалости.
Сергей отступил подальше, в тень дубов. Праздник переходил в какое-то иное русло. И, похоже, именно его ожидали все собравшиеся.
Помост, до того ярко освещенный факелами, неожиданно окутался белым маревом. Но марево не принесло света, напротив — оно словно впитало его в себя, погрузив площадь в густой полумрак.
Сергей ощутил, как воздух наполняется десятками, сотнями мельчайших холодных иголок, впивающихся в кожу. Разгоряченное тело пробила судорога. Пламя факелов поникло, почти угасло, но уже через мгновение вспыхнуло с новой силой. На какое-то время мир окутался оттенками серого, прочие цвета исчезли.
Белое марево, растекшееся вокруг помоста, сгустилось в его центре парой плотных коконов.
Толпа взревела.
Коконы распались клочьями пены, тут же впитавшимися в доски помоста. Воздух дрогнул и подался в стороны, застыв прозрачной полусферой всего в нескольких метрах от помоста. Поначалу Сергей принял ее за некий защитный контур, который должен оттеснить толпу. Но нет. Люди свободно стояли по обе стороны от границ полусферы, а некоторые даже пересекали ее. Но вот что странно — сам помост будто приблизился. Застывший воздух обернулся чем-то вроде линзы.
На месте истаявших коконов остались стоять два человека. Среднего роста мужчина в ниспадающих черно-серых одеждах — точь-в-точь долговязый из Дома Жизни, с тем же бесстрастным выражением на болезненно худом лице, теми же тонкими узловатыми пальцами. Рядом с ним, заключенная в три голубоватых кольца, медленно вращающихся по часовой стрелке, замерла женщина. Она вытянулась в струнку, руки вдоль тела и, кажется, — даже не дышит.
Больше всего происходящее напоминало Сергею казнь в средневековой Европе. Эшафот, приговоренная к смерти ведьма, инквизитор. Не хватает только обложенного вязанками хвороста столба.
Но даже если женщина действительно в чем-то виновна, зачем на экзекуцию приводить детей? Жестокий мир, жестокие нравы? Но после мельком увиденного в Доме Жизни сложно представить то преступление, за которое несчастную заключили в странного вида кольца. И, судя по затравленному взгляду, женщина опасалась именно их, а не толпы или стоящего рядом адепта Дома Жизни.
— Каждый из вас знает, какие силы таятся по ту сторону Границы! — громко произнес мужчина на помосте.
По толпе пронесся одобрительный шепот.
— И Дом Жизни стоит на страже вашего спокойствия! Спокойствия ваших детей и близких.
Снова одобрение собравшихся. Уже более уверенное и громкое.
— Но в трудные времена, когда Граница истончилась как никогда раньше, среди добропорядочных граждан все еще находятся последователи варварских обрядов. Вы знаете эту женщину?! — голос адепта поднялся до крика. Голос сильный, хорошо поставленный — человек явно знает свое дело.
Из толпы раздались выкрики согласия, поднялись руки.
— Она жила среди вас. Говорила с вами. Преломляла один хлеб, — голос сделался доверительным. — Но что-то заставило ее поддаться искушению. Подумайте, что?
Над площадью повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием горящих факелов.
— Это урок всем нам. Будьте внимательны к своим близким. Не оставляйте их в горестях. Помните: Границу прорвать легко, восстановить ее — невозможно!
