— Что там? — нервно спросила мать.
— А, ничего, — ответил Трагвилан. — Пусть себе побегает. К вечеру утихомирится. Приготовь-ка мне обед посытнее и собери в дорогу перекусить.
Но Эйле не успокоилась и домой не вернулась. К середине дня, когда девушка так и не появилась, Трагвилан сказал:
— Собери погоню. Если к ночи ее не доставишь, накажу.
И опять улегся отдыхать на хозяйской кровати, а Калюппа побежал отрывать мужчин от работы и направлять их на поиски своей непослушной дочери.
* * *
Деревенские видели, как Эйле, захлебываясь от слез и быстрого бега, хватает Радихену за руки и что-то торопливо говорит ему, и как бледнеет Радихена, и как он, ни слова не проронив, бежит прочь с поля, а Эйле торопится за ним.
Конечно, все кругом знали, что этот парень крутится возле старостиной дочки, только, полагали мужчины, без толку это. Староста никогда не отдаст Эйле за пастушьего племянника. Радихена — нищий, живет в хибаре, работает без любви к земле, просто чтобы прокормиться. На господском поле его другие заставляют, а на своем еле-еле ковыряется.
Поначалу решили, что молодые люди повздорили и теперь сладко мирятся. У Радихены еще будет разговор с прочими за то, что бросил работу. Еще и бока ему намнут. Так решили крестьяне и вернулись к своим делам.
Но спустя пару часов прискакал сам господин Калюппа и начал кричать, что дочку его похитили, украли, присвоить захотели, а господин Трагвилан ждет, пока ее вернут домой, и обещает хорошо заплатить за помощь. Тут многое сразу прояснилось, и сразу же нашлись охотники разыскивать беглецов.
Радихена и Эйле бежали, не останавливаясь, пока Эйле не заплакала от усталости и не повалилась на землю. Давно остались позади и ручей, и выпас, и даже лес на соседнем холме.
— Нельзя отдыхать, Эйле, — говорил ей Радихена, беспомощно топчась возле девушки. — Нас с тобой сейчас уже ловят.
Она только посмотрела на него и не ответила. Тогда Радихена взял ее на руки и понес дальше. Она обнимала его за шею и всхлипывала, и он чувствовал прикосновение ее тоненького горячего тела.
А потом кругом захрапели лошади, и чьи-то руки стали отрывать от него спящую Эйле, а самого Радихену, которому без Эйле стало очень холодно, бросили на землю и начали топтать и бить. Только он этого уже не чувствовал. И когда он пришел в себя, стояла холодная ночь без звезд, и Эйле нигде не было.
Радихена вернулся в деревню под утро, стуча зубами и трясясь. На него никто не смотрел. Он подошел под окна дома деревенского старосты и начал сипло орать:
— Калюппа! Калюппа!
Проснулись псы и забрехали по всей округе, а Радихена все кричал и звал отца Эйле. Наконец в доме открылись ставни, и показалась мать.
— Что тебе? — спросила она. — Почему ты кричишь?
— Ты, потаскуха, — сказал ей Радихена. — Где твоя дочь?
— Сейчас ты увидишь моих сыновей, — пригрозила женщина. — Убирайся отсюда.
— Я не уйду, — сказал Радихена. — Где Эйле?
Мать Эйле закрыла ставни, а Радихена все стоял и стучал кулаком в стену дома. Тогда из сеней выскочили двое здоровенных парней, братьев проданной Эйле, и сноровисто избили Радихену, чтобы он замолчал. Но он и под их кулаками продолжал кричать — звать деревенского старосту и требовать, чтобы ему отдали Эйле.
А потом он заснул и проснулся совсем другим человеком.
Этот человек перестал быть рыжим. Его волосы сделались как мятая кора, сорванная с дерева и пожеванная козой. У него изменилась походка. Работать он стал еще хуже, и теперь ни один мужлан не скупился на зуботычины, если Радихена ронял мешок или медленно, по их мнению, шевелил вилами. А он в ответ на все это только молчал и только иногда встряхивал головой, если затрещина оказывалась слишком крепкой.
Чуть позднее, к концу осени, Радихена начал пить. Сперва он морщился и несколько раз его выворачивало, но дядя пастух всегда оставался рядом, неприятно ласковый, понимающий.
Один из беглых посреди зимы умер, и Радихена с дядей, пошатываясь и время от времени принимаясь глупо хохотать, закопали его на дальнем холме; а второй все жил себе да жил, и небо над ним делалось все более мутным.
Этот второй непревзойденно умел воровать выпивку, и зимними ночами в кривой хибаре Радихены им было тепло и даже иногда весело.
Случалось, Радихена видел во сне какую-то девушку. Она сидела в башне у окна и разбирала стеклянный бисер или набирала разноцветными нитками причудливые узоры. Рядом неизменно горел камин, и во сне Радихена радовался тому, что этой девушке тепло, но потом начинало шуметь платье, и в комнаты входила королева.
Тогда Радихена принимался дрожать от ненависти. Он знал, что это ее эльфийское величество заперло юную белошвейку в башне. Из-за королевы она сидит там, не разгибая спины, и портит себе глаза, чтобы творить украшения для стареющей женщины, для этой нелюди — ибо в мыслях и снах Радихены королева никак не могла считаться полноценным человеком.
Под утро Радихена просыпался, сильно стуча зубами от холода, и всякий раз обнаруживал на своих щеках засохшие соленые потеки.
Глава третья
УРОКИ ДЯДИ АДОБЕККА
Адобекк смотрел на Ренье с нескрываемым отвращением. Молодой человек вздыхал и ежился: с дядей надлежит постоянно держать ухо востро. Сейчас, когда оба они занимали посты при дворе, Адобекк перестал быть для Ренье источником постоянных развлечений и послаблений в строгом воспитании; он сделался брюзглив и требователен. А ведь поначалу все представлялось таким безоблачным.
Получив приглашение от дяди явиться к нему на вяленых перепелов, Ренье возликовал: любой визит к Адобекку превращался для него в праздник. Ну, если не считать того последнего случая, когда молодой человек сопровождал принца и остальных — после трактирной драки.
Дядя Адобекк — крупный, мясистый, с толстыми губами и широким («как стол», говаривал он обычно) подбородком — ждал племянника в самой большой комнате. Ренье вошел и остановился, пораженный: он не узнавал ни комнаты, ни собственного дяди.
Стены были затянуты темно-красной тканью, перевязанной шнурами и скомканной, — «драпировкой» назвать это было нельзя. Кое-где имелись рисунки: чья-то кисть с непонятной яростью оставляла на багровой поверхности изображения оторванных голов и конечностей, принадлежащих как животным, так и человеческим существам.
Потолок, также скрытый тканью, представлял собой зловещий аналог ночного неба: темно-фиолетовый с кровавыми звездами. На скрученных просмоленных веревках висели тушки перепелов. В этой обстановке они показались Ренье умерщвленными младенцами.
Дядя Адобекк в белоснежном парчовом одеянии, с меховой оторочкой, с женским золотым украшением в волосах стоял посреди комнаты, широко расставив ноги, и ухмылялся.
