– Хвала Дионису, – сказал однажды Йон, распечатывая очередное официальное приглашение. – Что ты там пророчествовал, Чарли? С тебя выпивка!
– Альберт-Холл? – потрясенно спросил Берком.
– Он, родимый, – улыбаясь, кивнул Орфи, и Чарли прошелся по сцене колесом, выкидывая умопомрачительные коленца. Под конец он упал на колени перед блоком усиления и молитвенно простер руки к курчавому юноше в пятнистой шкуре.
– Эвоэ, Дионис! – возопил Чарли в экстазе. – Да возляжет рука твоя на бедных музыкантов!
– Богатых музыкантов, – хихикнул Бенни, поправляя очки.
– И на остроумного Бенни, – рассмеялся Орфи, – хотя он и оскорбляет тебя, о Дионис, бог вина, оскорбляет самим своим непьющим существованием!..
И ударил по клавишам. Ликующий аккорд вспыхнул в полутемном зале, но угрюмый Тьюз вплел в него придыхание флейты, и нечто дикое, необузданное пронеслось между притихшими музыкантами.
– Не шути с богами, Орфи, – серьезно сказал Тьюз. – Они любят шутить последними…
Концертный стереокомплекс подмигнул всеми своими индикаторами.
– Леди и джентльмены, – микрофон услужливо качнулся к губам Орфи, – сегодня мы даем необычный концерт. Сегодня будет впервые исполнена моя симфония под названием «Эвридика». Прошу тишины.
Йон сел за инструмент и едва успел удивиться сегодняшней публике. В зале почти одни женщины. Старые и молодые, красивые и уродливые, стройные и полные – всякие… Запах косметики, блеск украшений, шуршание одежды – все это создавало атмосферу некоторой экзальтированности, истеричности. Ничего не поделаешь, поклонницы – бич любой мужской группы…
Потом он опустил руки на клавиши, и осталась одна музыка.
На табло органа деловито вспыхнули параметры его сегодняшнего состояния: частота пульса, кровяное давление, температура, чуть увеличенная печень, содержание адреналина…
Орган настраивался. На него и на зал.
Те же данные замелькали и на остальных табло. Чарли, Ник, Бенни, Тьюз… Плюс состояние зала. Нервозность и ожидание.
Тишина перестала быть тишиной и стала звуком. Она нарастала, проникая в каждую трещину, каждую щель, заполняя пустоты; и в апогее к ней присоединился пульс ударных и ритм-гитары. Серебряный звон тающих сосулек, свист осеннего ветра и шаги одинокого прохожего на пустынной ночной улице, детский смех и печаль утраты, ласковый шепот влюбленных и вой падающей бомбы, и печальная мелодия вечно скитающихся странников… В этой музыке было все. Только флейта Тьюза почему-то молчала.
Ритм изменился. В пульсе появилась тревожная нотка, озабоченность; и некая болезненность, фанатичная одержимость возникла в поступи симфонии. У себя за спиной Йон услышал сдавленный возглас и, обернувшись, увидел белого, как мел, Бенни с поднятыми руками. Сначала Орфи не понял, но спустя мгновение, до него дошло: ударный синт стучал сам по себе, без участия человека! Руки Бенни не касались панели управления, но ритм не исчез. Более того, он усилился, вырос – и зал встревоженно зашевелился, с галерки слетели резкие визгливые выкрики, партер застонал. Напряжение сгустилось в испуганном Альберт-Холле.
Чарли, казалось, сросся с гитарой. Глаза его были закрыты, звучание струн приобрело рычащий характер; у Беркома был вид сомнамбулы, и на губах его начала выступать пена. Флетчер выглядел не лучше. Его бас выл на низкой, режущей слух ноте, и, повинуясь невысказанному приказу, женщины в зале зашевелились, блестя накрашенными губами, накрашенными веками, алыми ногтями, бордовыми камнями перстней… и кровавый отблеск метнулся по плотной массе всколыхнувшихся тел.
Йон встал, вжимая голову в плечи; он стоял и потрясенно слушал свою симфонию, которую играл взбесившийся концертный комплекс; панели, индикаторы, струны, клавиши… и когда взрыв достиг апогея, а бесновавшаяся стая была готова захлестнуть сцену неукротимым половодьем – Дэвид Тьюз выбежал на авансцену, стараясь не подходить ближе к микрофону, и поднес к губам свою старенькую флейту.
Человеческое дыхание разнеслось под знаменитым лепным потолком Альберт-Холла; дыхание пловца, из последних сил вырывающегося к поверхности, к воздуху, к жизни – и Йон Орфи кинулся к стоящему у кулис роялю.
Он все бежал, а хрупкая пауза все висела в воздухе над бездной, и он молил небо дать ему добежать до спасительной громады рояля, пока флейта Тьюза не успела захлебнуться в сумасшедшем электричестве, пока визжащие вакханки не ринулись к неподвижным музыкантам, пока…
А в первом ряду партера, закинув ногу на ногу, сидел курчавый юноша в пятнистой шкуре и, улыбаясь, следил за бегущим человеком…
Великий квадрат не имеет углов.
Фрасимед Мелхский
Растянутые связки вибрировали под осторожными пальцами; и ему пришлось немало повозиться, прежде чем человек, раскинутый навзничь на грубой деревянной скамье, застонал и открыл глаза.
Увидя склоненное над ним хмурое бородатое лицо, человек судорожно дернулся и зажмурился.
– Не бойся, – сказал Он. – День закончился. Уже вечер. Не бойся – и лежи тихо.
Он никогда не произносил таких длинных фраз, и эта далась ему с трудом.
– Палач… – пробормотал человек.
– Палач, – согласился Он. – Но – мастер.
– Мастер, – человек потрогал распухшим языком слово, совершенно неуместное здесь – в закопченных стенах низкого маленького зала с массивной дверью и без каких бы то ни было окон.
– Завтра будет бич, – предупредил Он. – Виси спокойно, не напрягайся. И кричи. Будет легче.
– Ты убьешь меня, – в голосе человека стыло равнодушие.
– Нет, – сказал Он. – Во всяком случае, не завтра.
И подумал: «Я становлюсь болтливым. Старею…»
Человек подвигал вправленным плечом – сперва осторожно, потом все увереннее.
– Мастер, – прошептал человек, провожая взглядом сутулую фигуру, исчезающую в дверном проеме.
Завтра был бич.
Коренастый угрюмый юноша стоял на коленях перед металлическим баком с песком, и, растопырив пальцы, методически погружал руки внутрь бака. Песок был сырой, слежавшийся, в нем попадались камешки и ржавые обломки; и пальцы юноши покрылись порезами и кровоточили.
Он встал за спиной, раскачивавшейся в повторении усилия, и некоторое время следил за ровными, ритмичными движениями.
– Не напрягай плечо, – сказал Он. – И обходи камни.
– Обходи… – буркнул юноша, занося руки для очередного удара. – Легко сказать… понатыкано, как в…
Он отстранил насупленного парня и легким размеренным толчком вошел в завибрировавший бак. Когда кисть его вынырнула из песка – мелкая галька была зажата между мизинцем и ладонью.
