Среди валларов мало кто изучал таннум. Они не владели нигмой, не знали языка птиц и зверей, не дружили с духами стихий. Они занимались расчётами и строили железных чудовищ. А наши нумады в те времена обладали поистине огромным могуществом. Они даже могли летать. Тогда вообще многие из детей земли умели колдовать, просто в разной степени. Боги надеялись, что люди будут разумно распоряжаться их даром. Сначала так и было, а потом… Некоторые, желая сделать свою скотину более тучной и побыстрее вырастить урожай, отнимал нигму у леса, у диких зверей, а иногда и у растений в чужих садах, у соседского скота. И даже у соседских детей! Тот, у кого было более сильное анх, притеснял других. Слабые искали защиты у могущественных колдунов и соглашались им служить. А те, одержимые жаждой власти, стремились привлечь на свою сторону как можно больше народу. Правители минов не хотели подчиняться царю. Кстати, тогда правителями были в основном самые искусные из нумадов. Война — ужасная вещь, даже когда она ведётся только с помощью стрел, копий и лансы, но что может быть страшней войны колдунов! Они выращивали гигантских зверей, чудовищ, делали великанами своих воинов. Естественно, для этого они забирали нигму у людей, животных и растений. Гигантов надо было кормить. Они пожирали целые стада, для них забивали столько дичи, что леса пустели. Растительность, лишённая нигмы, чахла.
— Значит, тогда все нумады были злые? — спросила Гинта.
— Ну почему же… Некоторые пытались призвать других к благоразумию. Например, основатель нашей династии Диннувир. Он был побочным сыном последнего сантарийского царя Таункара и ещё в раннем детстве обнаружил задатки великого нумада. Законные сыновья Таункара невзлюбили его. Испугались, что его способности позволят ему занять трон. Но Диннувир не рвался к власти. Лет двадцати от роду они уехал из столицы сюда — а Ингамарна тогда была диким и почти безлюдным краем — и занялся выращиванием новых плодовых культур. То, что творилось в стране, внушало ему ужас. Он тщетно пытался образумить враждующих. Как раз назрел конфликт с валларами, и все, кто занимался запрещённым колдовством, говорили, что готовятся к войне с захватчиками, которые вот-вот придут сюда из-за гор. Наверное, то же самое говорили и там, в стране валларов. До сих пор неизвестно, кто начал первый. Война была короткой, но, когда она закончилась, обе страны лежали в руинах.
— А кто победил?
— Да в общем-то никто. И у тех, и у других было страшное оружие. У нас маррунги — неуязвимые каменные чудовища, которые разрушали целые города, ханги — мертвецы, временно оживлённые силой колдунов, огромные звери. Нумады использовали силы всех стихий. Об оружии валларов я знаю мало. Знаю только, что у них были железные чудовища, почти такие же опасные, как наши маррунги… Они стреляли. Там, где они проходили, оставались дымящиеся развалины и ужасная болезнь.
— Болезнь?
— Да. Люди умирали или теряли рассудок. У них вылезали волосы. У тех, кто оставался жив, рождались уроды. Не у всех, конечно, но… Говорят, это творится до сих пор. Прошло три тысячи лет, а в пустыне, на западе, как раз там, где валлары применили это оружие, до сих пор живёт племя уродов.
— Это их называют маркангами?
— Маркангами или марвидами… Правда, некоторые считают, что это не одно и то же. Мы ведь почти ничего не знаем о жителях пустыни. Может, там и не одно племя. После того, как война закончилась, в Сантаре, да и в стране валларов, ещё долго царил хаос. Кругом бродили страшные звери и лишённые разума великаны, живые мертвецы и призраки преследовали людей, от оружия валларов, вернее, от последствий его применения, продолжали гибнуть леса, а полчища маррунгов продолжали уничтожать всё на своём пути. Только вмешательство богов помогло прекратить этот ужас. Но вражда двух племён не прекратилась. И тогда боги изменили облик гор. Бог Хонтор зарастил диурином проходы, по которым можно было ездить из одной страны в другую. С тех пор их разделяет сплошной, неприступный хребет.
— И всё-таки они пришли сюда…
— Пришли. Наверное, в этом тоже есть воля богов, но мне неведомы их цели. После Великой Войны боги отняли у людей письмо. Были уничтожены все записи, и знания передаются только устно. И только среди избранных. Слишком опасно делать знания доступными большинству.
— Но у валлонов до сих пор всё самое важное записывают…
— Их нынешние знания — детский лепет по сравнению с теми, что были у их предков. Да и наши нумады умеют меньше, чем нумады древности.
— А это правда, что нумады древности умели вселять нафф в камень и освобождать её оттуда?
— Вселять умели. А освобождать… Говорят, это мог только один. Его звали Тунгар. Он мог сам вселять свою нафф в камень и выходить из него. А как он это делал, не знает никто.
— А валлоны умели входить в камень?
— Нет, что ты. Из детей воды мало кто изучал таннум. Разве что служители бледной луны да бога тьмы. Среди них были неплохие предсказатели и даже целители.
— Но в песне о битве гигантов говорится, что великан Тунгар сражался с великаном Вальгамом, а этот Вальгам был валларом…
— Он был валларом и, между прочим, другом Диннувира. Они вместе построили святилище водяным богам на берегу Наугинзы.
— То, которое уже три тысячи лет стоит заколоченное?
— Да. А что касается битвы гигантов… Великан Тунгар — это, конечно, маррунг. Огромная статуя, в которую вошла нафф Тунгара. А великан Вальгам… Не знаю, что тут имеется в виду. Вряд ли Вальгам умел входить в камень.
— Дедушка, а маррунги… Они кому подчиняются?
— Они временно подчиняются тому, кто их создаёт. Маррунг — это камень, в который вселили нафф, и он какое-то время служит тому, кто сумел его оживить.
— Какое-то время? А потом?
— А потом маррунгом может овладеть безумие. Это страшнее всего. Но в конце концов нафф в камне засыпает — то есть окончательно попадает во власть Маррона. Ведь цель каменного бога — создать на Эрсе мёртвое, бесплодное царство. Вечное, каменное и застывшее. Чем ближе маррунг к каменному царству, тем быстрее он погружается в оцепенение.
— А больше маррунг никому не подчиняется? Только колдуну, который его создал, и каменному богу?
— Да… Правда, великому Диннувиру удалось укротить одного маррунга. И то лишь потому, что в эту статую заключили душу его любимого зверя. Сингала, которого он приручил ещё детёнышем.
— Дедушка, это тот золотой зиннуритовый зверь, что сидит под арконой недалеко от Хаюганны? Я видела его во сне. И знаешь… Он подчинялся мне! Я позвала его, и он побежал ко мне, как домашний гал.
