Прыгая в окно, Диего де Гусман понятия не имел, что находится в темноте под ним. К счастью, высота оказалась небольшой, кусты смягчили его падение. Вскочив, он увидел своих преследователей, которые толкались у разбитого окна, тесня друг друга. Он находился в большом тенистом саду, среди деревьев и больших цветов. Мгновение спустя он уже бежал, петляя по полутемным аллеям. Преследователи в беспорядке блуждали среди деревьев. Беспрепятственно достигнув стены, он подпрыгнул, ухватился за край и, подтянувшись, перебрался на противоположную сторону.
Спрыгнув со стены, он огляделся по сторонам. Ему никогда не приходилось бывать на улицах Эль-Кахиры, но он столь часто слышал рассказы о внутреннем городе, что мысленно представлял себе его план. Он знал, что находится в квартале Эмиров, и впереди, над плоскими крышами, возвышалось большое сооружение, которое могло быть только Малым Западным дворцом, гигантским домом увеселений, выходившим в широко известный сад Кафура. Де Гусман уверенно зашагал по узкой улице, и вскоре вышел на широкую дорогу, пересекавшую Эль-Кахиру от ворот Эль-Футуха на севере до ворот Зувейлы на юге.
Несмотря на поздний час, вокруг было оживленно. Мимо него проскакали вооруженные мамелюки; на широкой площади Бейн эль-Касрейн между двумя похожими как близнецы дворцами он услышал звон сбруи и в свете факелов увидел отряд суданских воинов верхом на лошадях. Подобная бдительность имела свои причины. Вдалеке среди кварталов слышался глухой стук барабанов. Где-то за стенами на фоне звезд виднелся тусклый отблеск огня. Ветер доносил обрывки диких песнопений и отдаленных воплей.
Развязной походкой солдата, выставив вперед рукоятку сабли, де Гусман незамеченным миновал воинов в доспехах, рыскавших по улицам. Когда он решился потянуть за рукав бородатого мамелюка и спросить у него дорогу к дому Зулейки, турок ответил ему с готовностью и без малейшего удивления. Де Гусман знал — как и все в Каире — что, хотя арабка рассматривала Аль Хакима как свою собственность, она ни в коей мере не считала себя исключительной собственностью калифа. Многим капитанам наемников ее жилище было столь же знакомо, как и Аль Хакиму.
Дом Зулейки стоял чуть в стороне от широкой улицы, в непосредственной близости от Восточного Дворца, с садами которого он на самом деле соединялся. В дни своей бытности фавориткой калифа, Зулейка могла пройти из дома во дворец, не нарушая указа владыки об уединении женщин. Зулейка не являлась служанкой; она была дочерью свободного шейха, любовницей Аль Хакима, а не его рабыней.
Как и ожидал де Гусман, попасть в ее дом оказалось несложно. В ее руках соединялись тайные нити интриг и политики, и мужчины любых убеждений и состояния допускались в ее приемную, где предлагались в качестве развлечений юные танцовщицы и опиум. В эту ночь не было ни танцовщиц, ни гостей, но зловещего вида йеменец без вопросов открыл сводчатые двери, над которыми горел факел, и проводил фальшивого мавра через небольшой дворик, по лестнице и по коридору в большую комнату, задрапированную алыми бархатными занавесками.
Освещенная мягким светом бронзовых ламп, комната была пуста, но где-то в доме слышались женские крики, сопровождавшиеся мелодичным смехом, тоже женским, неописуемо зловещим.
Однако де Гусман почти не обратил на это внимания, поскольку как раз в это мгновение на улицы Эль-Кахиры, казалось, выплеснулся ад.
Послышался глухой рев невероятной силы, словно грохот прорвавшего дамбу потока, смешанный с воем множества диких зверей. Йеменец прислушался, и его темная кожа стала мертвенно-бледной. Затем он вскрикнул и кинулся в коридор, откуда донеслись быстрые мягкие шаги и тяжелое дыхание.
В соседней комнате, оторвавшись от занятия, казавшегося ей невероятно занимательным, Зулейка услышала за дверью сдавленный крик, свист и удар клинка, а затем звук падающего тела. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Осман, сверкая в свете ламп белками глаз и оскаленными зубами; с его широкой сабли каплями стекала кровь.
— Собака! — воскликнула она, выпрямляясь, словно атакующая змея. — Что тебе здесь надо?
— Ту женщину, что ты у меня забрала! — прорычал он, похожий в своей животной страсти на обезьяну. — Рыжую бабу! Весь Каир в аду! Кварталы восстали! Еще до рассвета улицы превратятся в реки крови! Я убью всех! Я буду рубить суннитских псов, словно тростник. Еще одно убийство сейчас ничего не значит! Отдай мне ту женщину, или я убью тебя!
Опьяневший от крови и похоти, обезумевший суданец забыл о своих страхах перед Зулейкой. Она бросила взгляд на обнаженную дрожащую женщину на ковре со связанными руками и ногами. Она еще не отомстила до конца своей сопернице. До сих пор это была лишь занимательная прелюдия к пыткам, мучениям и унизительной смерти. Никакие силы ада не отняли бы у нее жертву.
— Али! Абдулла! Ахмед! — закричала она, выхватывая украшенный драгоценными камнями кинжал.
Взревев словно бык, чернокожий гигант бросился на нее. Арабке никогда прежде не приходилось сражаться с мужчинами, и ее гибкости и ловкости, не дополненной боевым опытом, оказалось явно недостаточно. Широкое лезвие пронзило ее тело, выйдя на фут между лопаток. Со сдавленным криком агонии и ужаса она осела на пол, и суданец грубым движением выдернул саблю. В это мгновение в дверях появился Диего де Гусман.
Испанец ничего не знал об обстоятельствах случившегося; он видел лишь громадного воина, вытаскивающего меч из тела женщины, и действовал в соответствии со своими инстинктами.
Осман, развернувшись, словно большой кот, замахнулся окровавленной саблей, но сокрушительный удар де Гусмана тут же обрушился на его голову. Суданец пошатнулся, и в следующее мгновение клинок испанца со всей силой отсек ему левую руку, врубился между ребер и глубоко погрузился в кости таза.
Де Гусман, ворча и ругаясь, выдернул застрявшее среди мускулов и костей лезвие. Вновь он услышал нарастающий рев толпы, и волосы у него на голове встали дыбом. Ему был знаком этот рев — охотничий клич, гром, сотрясавший троны мира. С улицы слышался стук копыт и разъяренные голоса, выкрикивавшие команды.
Он уже повернулся, чтобы выбежать в коридор, когда услышал умоляющий голос и впервые заметил обнаженную женщину, извивающуюся на ковре. На ее теле не было ни царапины, но щеки были мокры от слез, рыжие волосы, разметавшиеся по белым плечам, пропитались потом, и она вся дрожала, словно ее пытали.
— Освободи меня! — умоляла она. — Зулейка мертва — освободи меня, ради Бога!
Приглушенно выругавшись, он разрезал ее путы и снова повернулся, почти тут же забыв о ней. Он не видел, как она поднялась и скользнула в занавешенный проход.
