— Значить это может все что угодно — но кое-кто, кого, как обычно, не принимали всерьез, заявлял, что это означает: человек на самом деле совсем не то, что мы все думаем, а нечто совсем иное… Скажите, у вас был аквариум с рыбками?
— Нет… Но при чем тут это?
— Потерпите… Я хочу подвести вас кое к чему, что должно восприниматься подготовленным сознанием. У вас должны быть все факты, все фрагменты мозаики… Поверьте мне, это необходимо… Да, вот здесь мы поворачиваем, а дальше спускаемся… в подвальные помещения. Только для персонала, но я проведу вас. Я специально повел вас длинной дорогой, чтобы… Так что там с аквариумом?
— Я же сказал, что у меня его никогда не было.
— У меня вот есть. Раньше я успокаивал нервы, наблюдая за рыбами. Последние несколько дней мне не удается этого добиться. Все дело в том, что их надо кормить. А вы знаете, чем кормят аквариумных рыбок? Сушеными дафниями.
Эффектная пауза Рогова не возымела действия. Главврач явно ждал, что Павел тут же спросит его: «И при чем тут дафнии?» или: «А кто такие эти дафнии?», но тот молчал.
— Дафнии. Водяные блохи. Крохотные рачки, живут преимущественно в так называемых временных водоемах. Обитатели прудов и луж. Когда кончается лето, когда эти временные водоемы высыхают или промерзают до дна — ни один рачок не выживет. Это вам не мухи какие-нибудь или комары, которые просто впадают в спячку, — нет, вся популяция вымирает начисто. Все лето они в этих лужах живут, размножаются, умирают от старости, успевают смениться десятки поколений; и тут — раз! — и все отбрасывают копыта. Этакий всеобщий экологический кризис в отдельно взятой луже. Впрочем, не всегда он наступает осенью. Если дафнии размножаются слишком уж интенсивно, они способны просто отравиться отходами своей жизнедеятельности, своими отбросами. Вам это ничего не напоминает?
— К чему эти прозрачные аналогии? Будете агитировать за движение зеленых?
— Вот сарказм ваш уж точно ни к чему. Человечеству конец — мне это ясно, как было бы ясно и вам, имей вы хоть каплю экологических знаний. Последний шанс был упущен во время тридцатисекундной войны — она отбросила космонавтику на уровень шестидесятых годов прошлого века. Больше нет надежд на космические ресурсы — а земные подходят к концу. На загрязнение земли, воды и воздуха все давно махнули рукой — международным банкам это выгодно, а обывателю все равно. Вашему поколению, похоже, кажется в порядке вещей, что нельзя подставлять кожу под солнечные лучи, пить воду из родника, ходить по траве босиком? Человечеству конец, и оно это узнает… но ничего изменить уже нельзя.
— А вот теперь, — Рогов остановился и резко развернулся лицом к Павлу, — перейдем непосредственно к вам и вашей жене. Она бросила вас три года назад?
— Да… то есть нет. Она просто пропала. Как я только не искал ее. В наше время трудно просто так взять и исчезнуть, но ей это удалось. И я думаю, что у нее была причина. Существенная, очень важная причина. Мы любили друг друга. Я до сих пор…
— У нее была причина. О, я думаю, партеногенетическая беременность — вполне серьезная причина.
— Парте… что? И, подождите, вы утверждаете, что у нее уже был один ребенок?
— Да нет же! У нее была партеногенетическая беременность, длившаяся три года. Хм, да, я тоже не поверил сначала. Но, знаете что, это документально зафиксировано. Она наблюдалась у десятка специалистов по всей стране все это время. Под разными фамилиями и документами, конечно. Под конец уже прослеживались крайне подозрительные отклонения. Мне крупно повезло, что родила она все-таки под моим надзором. Действительно повезло, несмотря на то что пришлось делать кесарево сечение, самое сложное за всю мою практику. И вот что вам еще скажу — когда она ушла от вас, она действовала не по своей воле. Вернее… это очень сложно, и я пока даже себе этого не могу внятно объяснить… назовем это временным помешательством. Наведенной шизофренией. Будто в ее голове временно поменялся хозяин — вы понимаете? Сейчас-то она в полном порядке. Спрашивала про вас и очень ждет.
— Так мы к ней сейчас идем? — нельзя было сказать, что услышанное оставило Павла равнодушным, но три года ожидания сделали его подозрительным к хорошим новостям. А Рогов еще не закончил своего рассказа.
— Пока нет. К тому же, вижу, вы не знаете, что такое партеногенез. Я, собственно, до конца не уверен, что это именно партеногенез… Видите ли, это, с одной стороны, интуиция, а с другой — аналогия. Вот вернемся к дафниям. Они способны размножаться двояким способом. Обычный, в нормальных условиях, — живорождение. Партеногенетическое. Это означает, что в размножении участвуют только самки. Но когда наступает пора вымирать, часть самок переходит к обычному, двуполому, размножению. И вот эти-то самки откладывают яйца, которые не бояться ни морозов, ни отсутствия воды, ни большинства всего того, что смертельно для обычных дафний. Они остаются жить, остаются ждать. Может пройти год, несколько лет, даже десятилетия, но яйца сохраняют свой потенциал. И, попав в благоприятные условия, проклевываются. Все начинается заново. Видите, дафниям в целом, как виду, не страшны последствия собственной глупости. А человечеству? Моя аналогия простирается за пределы здравого смысла, но, боже мой, как все похоже! В первый раз за всю письменную историю мы живем среди такого количества токсичных веществ, медленно, но верно убивающих каждого. Но кто знает, может, все это уже было когда-то? И не один раз? У вашей жены… Может быть, я все переворачиваю с ног на голову, но нельзя же утверждать, что подобное необычное рождение… которое и рождением-то назвать нельзя… стало результатом самого обычного зачатия. Конечно нет! Тот, кто родился у вашей жены, не ваш ребенок, но и никого другого. Отца у него вообще нет. Какое-то сочетание окружающих ядовитых отходов вызвало деление неоплодотворенной яйцеклетки и запустило древний эволюционный механизм, ответственный за выживание человечества. Зародыш стал расти и развиваться, но следовал совсем не тому пути, который обычно проходит ребенок, перед тем как родиться. Ему понадобилось гораздо больше времени, чтобы сформироваться, но теперь ему не грозит почти ничто из того, что способно погубить человека. Но то, что он все-таки родился, означает только одно — конец. У человечества теперь есть надежда, но у нас с вами ее больше нет.
Теперь они стояли у двери в самом конце коридора, которая наводила на мысли о банке или бомбоубежище и вдобавок выглядела абсолютно новой, чем являла собой резкий контраст всему остальному зданию. Наглядное доказательство серьезности происходящего. Чувствуя, как застревают в горле слова, Павел медленно произнес:
