Бредди никогда ничего ей не дарил — ни одежды, ни косметики, ни цветов, ни каких-то приятных мелочей вроде магнитиков на холодильник. Все его подарки матери, которые я помню из детства — это комбинация с ландышами, которую они купили вдвоем. Он не стремился сделать для нее что-то приятное. Починить, убрать, приготовить. В любом споре, что возникал у них, (а это было постоянно и по любому вопросу), он оскорблял ее последними словами. Впрочем, как и всех нас. Орал, что может делать с нами все, что захочет. Что будет как угодно издеваться над нами, потому что он зарабатывает деньги, а мы втроем никто. Ничтожества, которых он кормит. Весь этот бред говорился вопреки тому, что мать приносила заплату, а мы в начальной школе и детском саду — просто не доросли до работы. Постоянные попреки едой раздражали еще и потому, что мы были самыми нищими в своем окружении. Мясо было редкостью, весенних огурцов и зелени мы не покупали — дожидались лета. Гречку ели так часто, что я до сих пор сыта ей по самое немогу. Но дело ведь не в еде, которой со временем стало достаточно. А в том, что тебя ею постоянно пилят. Называют с гадкой улыбкой тебя, твою мать и сестру прожорливыми гусеницами, шашелью, саранчой. Оправдывают тарелкой супа (который ты же и приготовила) любое рукоприкладство.
Типичный вечер для нашего семейства — скандал в комнате родителей. Бредди вопит, что детей нужно пороть, бить и наказывать еще больше, — хотя побоев и так слишком много. Она не соглашается, а этот выходит из себя, переходя на визг. Нас понемногу разбирает смех, хотя смеяться особо не над чем. "Их надо держать так, чтобы они и пасть не смели открыть! Им надо поотрывать головы!!!", — визжит он, имея ввиду, что она тоже должна нас бить. Странно, но сегодня она и не думает соглашаться: "Ты только и умеешь, что кулаками махать!". На это он подрывался с места и пытается уже ударить ее. На языке бокса это называется войти в клинч. Ничего не получается: она с силой отталкивает его от себя. После скандала Бредди демонстративно стелит себе на полу. Психологическая атака: "Избивай детей, или я не буду с тобой спать!" — продолжается.
Неконтролируемую ярость вызывало не только заступничество за нас. Любая просьба матери о помощи по дому могла спровоцировать поток дурнословия и унижений. Живя с женой, он куда чаще выполнял просьбы своей матери, сестры и ее детей, а семьи собственной для него будто и не существовало. Во мне это не вызывало обиды — только отвращение. С самых ранних лет я понимала и чувствовала многие вещи. Например, почему он без мыла в задницу лезет к своим племянникам, стремясь им дать все самое лучшее, а нас бьет и унижает. И почему племянники, видя всю эту милую картину, вместо неловкости и стыда испытывают самое настоящее удовольствие. Папашкина сестра вышла замуж по любви… Кузенов никто не бил, их родители жили дружно. Но вот воспитанием отпрысков занималась бабуля, вырастившая и Бредди. Впрок им это не пошло, несмотря на то, что их семья считалась благополучной. Бредди лез в чужую семью, вместо того, чтобы стать благополучным самому. Навязывался там, где в его дружбе особо не нуждались. А в своём собственном доме распускал руки и грозился всех поубивать. Вот одна из иллюстраций его поведения: дочь своей сестры он возит на машине по первому щелчку пальца: "Бредди туда — Бредди сюда". Когда маме нужна машина, он "не может", или устраивает скандал, на тему как он сильно занят. В один из морозных январских дней, по абсолютному гололеду мама и я тащим с рынка тяжеленную шерстяную дорожку. Мы купили ее в комнату родителей — вместо старого, плешивого ковра. За мои деньги. Как придурки, мы скользим на каблуках, неся и роняя большой пакет, в котором не меньше восьмидесяти килограмм. В то время как мы рискуем сломать себе ноги, соседи окидывают нас презрительными взглядами. Ещё бы! Ведь им известно, что у нас в семье есть машина! А когда мы приносим ковер в дом, нас же еще и ждёт скандал. "За то, что купили его без высочайшего Бредди-соизволения".
Несмотря на всё это моя мать никогда не хотела развода. И ведь симпатичная же женщина… А он… Любой физический недостаток мамы (да и любого человека) — божественная симфония рядом с поведением папашки. Зло вообще не может быть привлекательным: оно — лишь уродство и ничего более.
Понятно, что скоро маме стало полностью наплевать на себя. После замужества она больше уже никогда не ходила в бассейн, не шила себе платьев и не связала до конца ни одной вещи. Любимая ее фраза того периода: "Все дела нужно доводить до конца, Света!".
Сорок квадратных метров нашей квартиры вслух назывались общежитием. Тут каждый жил своей жизнью, не обращая внимания на другого. Никаких "Вместе" не существовало. Родители не путешествовали и не ходили в походы. Ведь у нас же не семья, а так — общага задрыпанная. И деньги тут ни при чем. Можно, конечное, раскатать губу и помечтать о бездонном, таинственном Байкале. О Каспии. Представить себя на побережье Прибалтики, где сосны роняют свои слезы прямо в море. Вспомнить Карпаты, укрытые лесами, и поля Крыма — в розовом цветении лаванды. Но если люди любят друг друга, то любой мелкий городок Киевской области покажется им курортом. Копеечные билеты на электричку, и перед вами — провинция с ее музеями и выставками. Родители же жили одной работой, считая развлечения и счастье чем-то позорным. Круглый год они не выезжали за город, оставаясь в стенах уродливой бетонной коробки под вечно работающий телевизор. Ух, как же я ненавижу этот ящик!!! Уверена, что ад — это место, где не выключается телевизор. И вот на двенадцатом году их брака у них, наконец, появилась дача, которая стала очередным самоистязанием.
— "А какой там дом, мам?".
— "Старый, наверное".
— "А обои там есть? Есть, да? А какие?".
— "Зеленые"..
Уже на месте в два голоса: "О-ляля!". "Вот это так обои!".
Для начала туда нужно было добираться с пересадками: прямого автобуса не было. Дорога занимала четыре часа, за которые тебя укачивало так, что из автобуса ты выползал с зеленым лицом. Лишь через несколько лет появится запорожец, и сто пятьдесят километров уложатся в два часа. И вот мы на месте. Наш дом… Старая глиняная мазанка с провалившимся полом уже лет десять как просится на снос. Крысы и змеи на правах членов семьи плодятся под полом… Их уже никто не боится. В селе — ни озера, ни речки, ни хорошей земли. Серая пустыня не идет ни в какое сравнение с плодородными участками Херсонщины на Днепре. Здесь, в этом медвежьем углу, ветви белого налива не свисают до земли под тяжестью плодов. Красные маки не шевелят головками на ветру. И вместо того, чтобы нырнуть в реку с мостика в конце своего участка, нужно полтора часа идти пешком по жаре. Результат: изжаленые крапивой, сбитые и стертые до водяных пузырей ноги. Лицо и тело — до отека искусаны оводами.
