Мох все еще лежал, и никакой Имлах не было в помине.
— Может быть, с ней что-то случилось? — спросил Исангард, подвешивая котелок над огнем.
— Дурак ты. Она фея, говорят же тебе. Что с ней сделается?
Мне почему-то не понравилось, что он так о ней беспокоится. Но он меня не слушал. Встав на ноги, он обвел глазами лес и болото. Уже начало темнеть, так что в сумерках он сумел разглядеть совсем немного.
— Ты последи за огнем, а я сейчас приду, — заявил он и потопал вниз, к трясине. Я смотрел, как заваривается чай, и на минуту опять подвел палку с висящим котелком над огнем, чтобы чай разок провернулся. Исангард запрещает мне это делать, говорит, что так недалеко до наркомании, но по мне, наркоманы — это те, кто не может жить без листьев ката, а чай — штука невинная.
Из темной ложбинки донесся его вопль:
— Имлах!
В голосе было столько тревоги, что я чуть котелок не выронил.
За моей спиной что-то зашуршало. Я резко повернулся и сразу же вытаращил глаза — желтые, круглые. Они всегда производят сильное впечатление на незваных гостей. Даже если гости из нечисти. На севере Пустынный Кода — весьма редкое явление, они все поначалу пугаются, потому что не знают, чего от меня можно ожидать.
Но это была Имлах. Грязная, вся в лохмотьях, еле живая от усталости и, по-моему, страшно смущенная.
— Явилась, — проворчал я, тоже почему-то чувствуя неловкость. И, встав во весь рост, крикнул, обращаясь к ложбинке: — Исангард! Она здесь!
Он примчался почти в тот же миг, и физиономия у него была встревоженная. Еще меньше мне понравилось, как он схватил ее за руки и, слегка отстранив, принялся изучать взглядом ее многочисленные царапины.
— Эх, ты… — сказал он и ласково усадил ее на бревно возле нашего костра. Он вытащил из сумки какую-то ветошь и принялся поливать ее чаем. По его мнению, ссадины лучше всего промывать именно чаем.
— Я ведьма, — тихонько созналась она. — Ты уж прости, Исангард. Не хотела тебе говорить.
— Не надо ничего говорить, — сказал он. — На самом деле все это ерунда.
— Если хочешь знать, Имлах, — сказал я, — у Исангарда была одна знакомая богиня.
Я думал, что Имлах завянет от этих моих слов, но она как будто их не расслышала.
— Завтра я буду в полном порядке, — сказала она. — Шипы были здорово ядовитые, но для мха неопасные. И для нечисти тоже. — Она слегка покраснела под разводами грязи. — А вот человеку смерть. Я потом еле содрала с себя отравленный мох… Ладно, это все мелочи. Главное — что мы прошли.
— Главное даже не это, — негромко сказал Исангард, усаживаясь на землю возле ее ног. Его темные глаза тихонько засветились. Такими они становятся, когда он чует надвигающуюся опасность. В отличие от нормальных людей, Исангард почему-то радуется, встречая на своем пути различные неприятности. Он уверяет, что это разнообразит его монотонную жизнь.
— А что, по-твоему, главное, Исангард? — спросил я.
Ответ превзошел все мои наихудшие предположения.
— Главное, Кода, что мы теперь точно знаем: кому-то не нравится, что мы идем этой дорогой. Значит, мы идем куда нужно.
— А… ты нашел себе занятие по душе? — горько произнес я. — Будешь спасать неизвестно кого от неизвестно чего. А я только Пустынный Кода. Я хочу нормально дожить до старости.
Он уже привык к тирадам подобного рода и перестал обращать на них внимание. Я это знал и ворчал больше для порядка. Чтобы он не очень расслаблялся.
Имлах задумчиво терла красочный кровоподтек на ноге пониже колена. Я догадался почему-то, что он возник на том месте, где я потоптался, доказывая Исангарду, что с девчонкой ничего не случится, если по ней немного походить ногами.
Она заметила, как я смотрю на нее, и уши мои предательски покраснели. А она засмеялась, как будто увидела нечто очень приятное, и погладила меня по голове.
Я проснулся раньше всех. Эти двое, конечно, дрыхли. Исангард развалился прямо на траве, положив под голову трухлявое бревно. Представляю, как это возмутило обитавших там козявок. Исангард умеет спать где угодно и сколько угодно. По-моему, он даже умеет отсыпаться впрок. Утреннее солнышко еще не забралось под куст, избранный моим другом-человеком в качестве резиденции. По Исангарду сновали какие-то жуки, но подобные мелочи не могли разбудить этого упрямца. Имлах прикорнула, завернувшись в его плащ. Во сне она трогательно посапывала.
Я назначил сам себя кухонным мужиком. Не гордый я и самоотверженный. И настроение у меня было приличное, насколько это возможно в таком гиблом месте. Болото осталось позади. После ловушки с шипами дорога пошла вверх и вывела нас на берег лесной речки. Симпатичная такая черная речушка в густо заросших берегах, вся покрытая пятнами кувшинок. Чем-то она очень напоминала ленивого обожравшегося удава.
Я аккуратно сложил дрова, приготовленные с вечера Исангардом, поджег их и повесил над огнем котелок. Утро занималось свежее, чудное, но я заранее видел уже, что к полудню начнется невыносимая жара. Если бы кто-нибудь поинтересовался моим самочувствием, то я сказал бы этому благодетелю, что не выношу такой влажности. Подобная температура воздуха для меня тьфу, но с влажностью здесь, на Южных Окраинах, просто форменный караул.
Вода закипела. Я заварил чай, разлил его по кружкам и пристроил их поближе к костру, чтобы не остывали, а в освободившемся котелке стал варить кашу. Каша — гадость, это вам любой Пустынный Кода скажет. То ли дело сочные листья какбатула, который растет в Певучих Песках. Что это такое — объяснять бесполезно, если вы не пробовали. Но когда очень хочется есть, то и каша пойдет, а с тех пор, как я связался с Исангардом, я постоянно хочу есть.
Я заметил, что чай в одной из чашек потихоньку перекипает, и отодвинул его подальше от костра. Невидимый в ярком утреннем свете огонь потрескивал и обдавал сухим жаром мои колени, когда я присаживался рядом на корточки. Река беззвучно струилась внизу, а синие стрекозы проносились надо мной, прекрасные и чуткие, как стрелы.
Я позвал громким шепотом:
— Исангард!
Он тут же проснулся, лениво похлопал ресницами и сел. Первым делом нашел глазами Имлах, а потом улыбнулся мне, приветливо и чуть-чуть виновато. За это я его моментально простил и сказал довольно грубо, чтобы он не воображал о себе лишнего:
— Иди умойся. Чучело.
Он легко встал, прошел мимо костра, сунул нос в котелок, где булькала, плавилась и неудержимо пригорала каша, а потом, как был, в одежде, рухнул с обрыва в воду. Я даже подскочил. Никогда не знаешь, чего от него ожидать через минуту. Имлах беспокойно зашевелилась под плащом. Из-под обрыва донесся его победный вопль. Так орут жители пустыни, когда большой толпой гонят на смерть врага. Я уже привык к его отвратительным манерам, которые он перенял у моих земляков за время пребывания в плену, но Имлах, кажется, перепугалась до смерти. Бедняжка забыла о всякой осторожности, и на меня обрушился поток ее бессвязных мыслей, и в каждой бился страх.
