Елизавета Дворецкая - Колодец старого волхва

Ознакомительная версия.

Девушки Белгорода с утра собирались в рощи, несли с собой угощение для молодых березок.

звали они друг друга из ворот. Угощать березки полагалось яйцами, пирогами, лепешками; не все после недавней осады могли собрать такое богатое угощение, но верили, что богиня Лада и дочь ее Леля не разгневаются на их бедность.

Хоть угощение было бедно, но пестрых цветочных венков и разноцветных лент девушки не пожалели. Венки вешали на березки, завивали венками с цветными лентами их молодые гибкие ветви. Девушки водили хороводы вокруг березок и пели:

И каждая березка была как девушка в белой рубахе, с венком на голове и с длинными косами из зеленой свежей листвы. Теплый ветер шевелил их наряженные ветви, качал гибкие белые стволы, — казалось, сейчас они сойдут с места и войдут в хоровод. И каждая из девушек была как белоствольная березка, каждая расцвела красотой по весне. Не зря они старательно чесали косы и наряжались в лучшие рубахи — велик день Ярилы напоминал о том, что и их Мать Макошь предназначила продолжить жизнь славянского рода, что пора подбирать себе пару.

Вечером горели костры по берегам Рупины и по гребням оврагов возле города. Вокруг них кружились хороводы — откуда только взялись силы у людей, которые несколько дней назад едва стояли на ногах от слабости! Видно, правду говорил тысяцкий печенежскому посольству — родная земля вдохнула новые силы в своих детей, оживила их дыханием Ярилы, самого юного, самого веселого из своих божеств, живущего недолгий весенний срок и отмирающего вместе с посеянным в землю зерном, когда из него прорастают новые колосья. Но смерть зерна есть рождение колоса — в каждое малое зернышко Мать всего живого Макошь вложила часть вечной и непрерывной жизни на земле. Круг — знак солнца и его вечного движения по небесному своду; всякий, кто встает в хоровод, призывает на себя его благодетельную силу. В хороводе, держась за руки своих братьев и сестер по единой общей Матери — Земле, каждый ощущает многократное увеличение своих сил, хоровод — живое существо, маленькое мироздание, священный знак связи человека с людьми, людей с землей, земли с небом. В хороводе и прыгается выше, словно одного поднимают все, и усталости нет, словно боги проливают неиссякаемые силы в эту вертящуюся обрядовую чашу.

На радостях тысяцкий не запретил дочери идти в хороводы, и Сияна веселилась вместе со всеми. Немало белгородских молодцев хотело поплясать с нею, а ей все казалось, что кого-то недостает в общем веселье, что еще кто-то должен, непременно должен прийти и взять ее за руку. Кто же это? Сияна оглядывалась, скользила взглядом по исхудалым после осады, но веселым лицам, освещенным красными и рыжими отблесками пламени, но не находила среди них того, кого ждала.

От плясок и непривычного возбуждения Сияна скоро устала и выскользнула из освещенного кострами пространства. В стороне, где свет и тепло пламени не рассеивали темноты и прохлады весенней ночи, она села на пригорке под наряженной березкой и стала смотреть издалека на огонь и мелькание белых рубах в хороводе. Это было так красиво, что хотелось просто смотреть, слушать шепот свежих березовых листьев над головой и ни о чем не думать.

Сияна сидела в теплой траве, всем существом ощущая дыхание жизни в каждом листочке, в каждой былинке вокруг и себя чувствуя такой же былинкой, лазоревым цветком на груди Матери Макоши, родной сестрой белоствольной березки, к которой она прислонялась плечом.

Сияна сняла с головы венок и положила рядом с собой на траву. На руке звякнул серебряный браслет, и Сияна снова вспомнила Тимергена, который унес с собой второй такой же. Теперь память Сияны о Тимергене наполнилась каким-то новым, теплым чувством; пожалуй, окажись он сейчас здесь, Сияна сама взяла бы его за руку и повела в хоровод. Она вспомнила его смуглое лицо, черные брови, темную косу на голове, золотые серьги в ушах, — слишком непривычен и странен был его облик, слишком не вязался с вольным и привычным славянским весельем. Но все же он человек, а не волк, в нем человеческое сердце, сейчас Сияна верила в это со всем пьшом своей юной души. Пусть Тимерген не знает русских песен, но он поймет это веселье. Пусть печенежские девушки не знают имени богини Лады и не завивают венков на березках, но ведь и они молят своих богов о счастье и благополучии своих будущих семей.

К Сияне подошел Явор-Межамир и сел рядом на траву. После ранения он еще не настолько оправился, чтобы плясать целый день, и теперь должен был отдохнуть. Сидя в стороне, он любовался Медвянкой, которая вертелась в середине хоровода. Снова нарядная, в белой рубахе с красно-золотым шитьем, она опять казалась огоньком, но теперь этот огонек не жег насмешками, а обещал осветить и согреть любовью его жизнь. И в прежние времена никто не мог переплясать Медвянку, а теперь, когда тревоги и печали научили ее сострадать и любить, веселье ее играло втрое сильнее, ярче, горячее, вся она искрилась теплом и радостью, и Явор, глядя издалека на свою невесту, едва верил, что его счастье — не сон. :

На Явора и Сияну, молча сидевших на опушке, вдруг повеяло мягким теплом. Оба они разом обернулись — из глубины березняка к ним приближался, неслышно и размеренно ступая по траве, высокий и крепкий старик, в белой рубахе, с резным посохом в руке. И десятнику, и девушке разом подумалось, что сам Сварог, Отец Мира, сошел с небес посмотреть поближе на веселье своих земных детей, — так величав и строг был его вид.

Но едва он сделал еще несколько шагов, как они узнали Обережу. Переведя дух, Явор и Сияна вскочили, приветствуя волхва, пригласили его сесть рядом с ними, но обоих не оставляло чувство близости божества, словно Сварог все же был где-то рядом, словно его очи смотрят на них из мудрых и добрых глаз Обережи.

Сидя меж девушкой и десятником, волхв любовался плясками в хороводах, слушал звонкие голоса. Сияна украдкой поглядывала на него, и в отблесках костров ей показалось вдруг, что в волосах и бороде Обережи заметно прибавилось седины. Она не могла теперь вспомнить, поседел ли старых волхв постепенно за время осады, или это случилось разом. И новое чувство примешалось к ее радости — чувство близости мира предков, которые тоже сейчас, верно, радуются за своих детей. Обережа был в их глазах живым гостем из мира богов и предков, живой связью поколений. Теплое дыхание волшебной силы, которая утешала, лечила, наставляла, теперь ощущалось так сильно и ясно, как тепло в шаге от костра.

Ознакомительная версия.