— Это сколько ж нас всего будет? Керви понял ее по-своему.
— Да, мне тоже не хотелось бы брать с собой слишком много людей. Ведь, надеюсь, назад мы пойдем с пассажирами. А лишняя команда — лишняя еда, и значит, лишний груз. Я даже отказался от рулевых весел, поставил простые подъемные рули, как на больших кораблях. Кроме того, я рассчитываю, что мы сможем охотится на болотах, чтобы пополнять запасы. Но меньше шести человек на лодку никак не выходит — мы и без того рискуем. Если кто-то не сможет грести по той или иной причине придется снимать весла, а это замедлит наш ход. Но все же я думаю, здесь нужно пойти на риск. Если нас будет мало, Болотные Люди, скорее всего, не будут нас бояться, и мы сумеем договориться. Если же они будут настроены враждебно, нам не поможет и целая армия — в лесу они полновластные хозяева, а мы на реке при любой численности будем очень уязвимы и сможем рассчитывать лишь на добрую волю Болотных Людей. Поэтому я беру с собой Дреки и еще десятерых человек — шесть матросов из команды «Ревуна» и четверых наемных гребцов. Вы согласны со мной?
— Во всем. Меня смущает другое: двенадцать человек на веслах, да еще я на носу, всего получается тринадцать. Команду это не напугает?
— А про Гесихию ты что забыла, мама? — вмешался Дреки. Ксанта развела руками:
— И правда. Похоже я совсем поглупела. Наверное, вам лучше оставить меня здесь, а то придется всю дорогу мне напоминать, кто я и куда и зачем собралась.
Керви снова отнесся к ее словам слишком серьезно и поспешно сказал:
— Госпожа, если вы чувствуете себя нездоровой, вам конечно лучше остаться в городе. Я уверен, что для Криты и Алианны ваше присутствие было бы большой радостью и подспорьем. Но… говоря по чести, я буду гораздо увереннее, видя вас подле себя. Вы одна умеете хоть немно1 го говорить на языке Болотных Людей, а подле того, как вы нашли ту надпись на острове, я уверился…
— Брось, пожалуйста, — Дреки похлопал названного отца по плечу. — Мама просто кокетничает и трунит над тобой, на самом деле ей самой до смерти хочется увидеть Уста Шелама. Что, не так, что ли?
Итак, все дела в Хамарне были улажены, оставалось дождаться только, когда сойдет паводок. Ксанта решила посвятить последние дни урокам языка и, освободив Нишана от всех прочих работ по дому, буквально не давала ему продохнуть. Она ясно понимала, что ее знания далеки от совершенства, а переговоры могли оказаться серьезным испытанием: ведь Ксанта и ее товарищи не были уверены ни в том, что колонисты с Оленьего острова добрались до Уст, ни в том, что их встретили там радушно. Если не обошлось без стычек, и колонисты погибли, местные жители постараются скрыть этот факт всеми возможными средствами, и тогда вполне вероятно, что плохое знание языка и излишняя беспечность будут стоить путешественникам жизни. Но даже если Болотные Люди будут настроены мирно, их милая манера назвать всех и всякого «киллах» — «человек» и не делать большой разницы между пришельцем из соседней деревни и иноземцем могла сама по себе здорово затруднить поиски. Поэтому Ксанта старалась узнать как можно больше, и предусмотреть любое развитие событий, хотя ясно понимала, что ставит перед собой абсолютно невыполнимую задачу.
Как на зло, Нишан в последние дни был почему-то очень рассеян и частенько, ссылаясь на усталость или боли в ногах, покидал свою упорную и въедливую ученицу задолго до того, как у нее иссякли вопросы.
Вечером, накануне отплытия, Ксанта услышала у дверей своей комнаты скрип тележки Нишана. Несколько мгновений спустя раздался стук в дверь. Ксанта отворила двери, и художник въехал в комнату, держа в одной руке небольшой, туго затянутый мешок.
— Госпожа Ксанта, я не хочу отвлекать вас утром от сборов и решил попрощаться сейчас, — сказал он, и Ксанта с радостью убедилась, что без труда его понимает.
— Я… я долго придумывал слова, чтобы поблагодарить вас за то, что вы спасли меня, но понял, что руки у меня куда ловчее, чем язык. Поэтому вот вам подарок от меня. Это ингрих, я не думал, что когда-нибудь сделаю еще одну, но для вас, как видите, сделал. Может быть, она вам поможет там, на болотах.
Ксанта потянулась к завязкам мешка, но Нишан, рванувшись вперед, поймал ее руку:
— Погодите! Обещайте, что откроете мешок не раньше, чем окажетесь на корабле. Я… я давно не делал ничего подобного, и я уже не тот, что раньше, руки не всегда меня слушаются, часто дрожат, да и инструменты здесь не те, к каким я привык, поэтому, боюсь, вам может не понравиться. Однако знайте, что я старался сделать все как можно лучше. Мне хотелось бы стать прежним хоть на полдня просто для того, чтобы сделать эту ингрих не хуже прежних, но так не бывает. Поэтому не открывайте пока мешок, и счастливого вам пути.
— Конечно, конечно, постой! — воскликнула Ксанта. — Я не могу тебя отпустить, не отдарив. Это плохая примета, да и вообще, ты сделал для меня ничуть не меньше, чем я смогла сделать для тебя, не сомневайся. Это я, дура, что не подумала заранее о подарке. Для Криты приготовила, а… Постой, я кажется знаю, вот, держи!
Ксанта начала рыться в своей сумочке, той самой меховой сумочке для Гесихии, которую смастерила Алианна. На задней стороне сумки был небольшой карман, в который без труда поместились все Ксантины сокровища. Наконец жрица потянула Нишану браслет, состоящий из множества тонких кожаных ремешков, украшенных сердоликовыми бусинами — давнишний подарок Андрета.
— Наверное, это немного смешно, — дарить мужчине женски браслет, — сказала она. — Но я доподлинно знаю, что в Хамарне такого никто не делает. Если тебе понравится, и ты захочешь сделать такой же, думаю Крита, а за ней и любая другая женщина в городе будут рады новым украшениям. А нет — так пусть это будет просто память обо мне. Я рада, что мы встретились.
Потом она встала на колени, и они обнялись на прощание.
Разумеется, Ксанта нарушила данное художнику слово, едва за ним закрылась дверь.
Незадолго до рассвета Керви, Ксанта и Дреки (и, конечно, Гесихия) попрощались с Критой, в последний раз проехали по Дороге Бездны, спустились с горы в гавань, и с рассветным ветром «Ревун» уже поднял свои чудесные паруса и покинул Хамарну.
Второе плавание продолжалось всего двенадцать дней и ничуть не походило на первое. В этот раз море было по-настоящему спокойным, ветер по большей части попутным, солнце светило во всю свою весеннюю силу. За зиму нога Ксанты почти зажила, жрица смогла отказаться от костыля, ходила теперь, опираясь на посох, и не упускала на единой возможности подняться на палубу. На этот раз она сама заметила, как в один прекрасный день море стало изумрудно-зеленым, а на горизонте заклубились кучевые облака и угадала, что земля близко. Гесихия не стала снова впадать в спячку, правда, не пожелала и любоваться морскими пейзажами, и все двенадцать дней тихо-мирно прожила под кроватью Ксанты, погруженная в свои то ли думы, то ли грезы.
