На возвратном движении Рендалл отбил еще один выпад, а затем развалил на две половинки щит. Тар-Готиан немедленно воспользовался замешательством державшего его хирдера.
Острие длинного и тонкого меча вонзилось в горло воину, перерубило кадык.
Раздался звон, плеск, завопил что-то торжествующее Гундихар, а затем Олена поглотила круговерть боя. Он атаковал, защищался, уходил от чужих выпадов; видел плавные, стремительные движения Харальда, который перемещался так, что иногда пропадал из виду; наблюдал уверенные удары сельтаро, отлично владевшего клинком.
Иногда удавалось бросить взгляд на гнома или старого сотника, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. Но все, находившееся за пределами небольшого пятачка, где шло сражение, будто исчезло в туманной мгле, пропал берег, ученики Харугота, горевший Терсалим…
Сгинули мысли, остался только меч в руках, соратники рядом и враг напротив.
Ледяной клинок порхал из стороны в сторону, по лезвию его текли синие и голубые блики. Когда сталкивался с мечами хирдеров, издавал легкий досадливый перезвон, перерубал их, точно сухие ветви. Рендаллу казалось, что оружие в руке пульсирует, будто живое, алчно поглощает текущую по нему кровь и само наносит удары, от которых нет ни защиты, ни спасения.
Воины гарнизона гибли один за другим, но не ослабляли напора. Они шли по телам соратников, топча убитых и раненых, и глаза их горели злым фанатичным огнем, словно у одержимых.
Похоже, их гнало в бой заклятие.
Сколько это продолжалось, Олен сказать не мог, но в один момент он понял, что начинает уставать. Руки повиновались с некоторым трудом, и невесомый ранее меч стал тяжелеть.
– Когда же они кончатся?! – воскликнул Харальд, и в голосе его прозвучали досада и удивление.
Гундихар больше не рычал и не кричал, а просто отмахивался «годморгоном», и его забрызганная кровью борода превратилась в уродливый колтун. Эльф сражался так же расчетливо, а вот Махрид Богалак пошатывался, на его шее виднелась небольшая рана, и вторая, более серьезная, имелась на боку.
Луна укатилась за горизонт следом за солнцем, подожженный корабль догорал, и со всех сторон надвигалась тьма, которую рассеивали только бушевавшие за городской стеной пожары.
– Никогда, – ответил Олен, чувствуя, что еще немного, и грудь его лопнет. – Бенеш, скоро ты?
– Сейчас… – пришел ответ такой слабый, что его можно было принять за шорох ветра над водой.
И в следующий момент испуганная ночь шарахнулась в стороны. Трепещущее зарево цвета весенней листвы ударило вверх, заставило Рендалла на миг ослепнуть. Начатый удар он довел до конца, ничего не видя перед собой, и только по негромкому хрусту понял, что попал.
Плававшие под веками пятна исчезли, и Олен смог оглядеться.
Хирдеры из гарнизона с ужасом пятились, и глаза их вновь были живыми, нормальными, человеческими. А над причалом разворачивало крылья нечто похожее на северное сияние, что долгими зимними ночами колышется над просторами Белого океана.
Сам Рендалл никогда его не видел, но память одного из предков-императоров, забравшегося далеко на север Алиона, подсказала нужную картинку.
– Ух ты, красота какая, словно в сокровищнице самого Аркуда… – восхищенно пробурчал Гундихар.
Сияние над рекой было не разноцветным, а зеленым, но тело его состояло из струй и вихрей самых разных оттенков – от нежно-салатного до густо-малахитового. Они переплетались и двигались, и сотканное из них существо напоминало исполинскую птицу без головы.
С берега, оттуда, где стояли ученики Харугота, в сердце ей ударило сотканное из Тьмы копье. Пробило в зелени огромную прореху, но та мгновенно затянулась, хотя изо рта Бенеша вырвался стон.
А затем «птица», способная крыльями накрыть весь Терсалим, плавно и вроде бы неспешно двинулась вперед. Накатила на берег волной зеленого света, заслонила башни древнего города.
Гарнизонные хирдеры в панике рванули в разные стороны, ученики Харугота остались на месте.
– Они… больше не смогут ничего, да, – сказал ученик Лерака Гюнхенского, вытирая текущую из носа и прокушенной губы кровь. – Я восстановлю все, что разрушил… и возродится все заново…
Он выглядел чуть менее безумным, чем до сотворения заклинания, но в глазах по-прежнему горели изумрудные огоньки, и это смотрелось жутко.
– Слава богам, империя будет отомщена… – Махрид Богалак говорил с трудом, будто выдавливая из себя слова. – Но ты, колдун… разрушил многое, посмей только не… не восстановить.
Он запнулся, упал на колени, а затем мягко лег на причал. Глаза старого сотника закрылись.
– Эй, Махрид! – Олен бросился к нему, приподнял седую голову. – Что с тобой такое? Ты что?
– Он умирает, – сказала Саттия, откидывая со лба непослушные волосы. – Раны слишком серьезны, я вижу. Адерг скоро распахнет перед ним дверь.
– Бенеш? – Рендалл бросил взгляд на друга. – Ты можешь его спасти? Сделай хоть что-нибудь!
Бенеш покачал головой.
– Слишком много сил отдал… не могу, – прошептал он. – Всему свой срок. Каждый лист слетает с дерева, чтобы стать землей, а та простирается к корням, дабы напитать молодые листья…
Зеленые глаза вновь наполнились безумием.
– Не стоит… – Богалак неожиданно открыл глаза. – Не суетись, заешь тебя черви… Я всегда хотел умереть вот так… в бою, защищая родной город… боги вняли… что может быть лучше?
Он вздрогнул и замер, остановившимися глазами глядя в темное небо.
Олену хотелось заорать во весь голос:
«Но почему? Почему умирают все те, кто сражается рядом со мной? Чем я прогневал судьбу? Почему я должен тащить за собой шлейф смертей и разрушений? Неужели во всем Алионе не нашлось никого более пригодного?»
Но вместо этого он аккуратно закрыл глаза старому сотнику и встал. Отдал приказ Сердцу Пламени. Тело Махрида Богалака охватил жадный огонь, превративший его в пепел и погасший сам собой.
– Он это заслужил, – проговорил Рендалл. – А не погребения в общей яме, куда свалят все найденные тут трупы…
«Если будет кому сваливать», – подумал он, глядя на берег.
Воины разбежались, ученики Харугота стояли там же, где и ранее, долетали их отчаянные крики. Волна изумрудного света, в которую превратилась вызванная Бенешем «птица», начисто снесла кусок крепостной стены между городом и портом. Стали видны кварталы Терсалима, дома, поднимающиеся над ними крыши храмов, размытые колонны дыма, уходившие в небеса.
Пожары то ли потухли сами собой, то ли их уничтожило чародейство ученика Лерака Гюнхенского. Сама «птица» исчезла, растворилась в ночи, лишь далеко на западе дрожало зеленое зарево.
– Быстрее вперед! – воскликнула Саттия, вытаскивая из ножен меч. – Нужно убить их, пока они беззащитны!
