Про Ренато тоже написали, мол, погиб в схватке с кочевниками. И люди его тоже в ней полегли.
Сделали мы это прямо на следующий же день после того, как прибыли в дом Раваха-аги. Дон Игнасио – очень хороший человек, с него станется взять воинов и выдвинуться на наши поиски к Гробницам. Ни к чему это – ни ему, ни нам. Равах-ага одобрил наши действия и пообещал, что письмо в самом скором времени попадет к адресату.
Так что – все было прекрасно. Точнее – «было бы, если бы не».
Не бывает в жизни так, чтобы совсем всё было хорошо. Вот и в этом благословенном месте имелось то, что висело у нас всех камнем на душе.
Луиза.
С ней все было очень и очень плохо. Нет, не с ее телесным состоянием, тут как раз все нормально обстояло, она уверенно шла на поправку. Речь о другом.
Лу прекрасно понимала, что с ней произошло, она всегда была умницей. И секрета в том, что она окривела и изуродована, для нее не было. Дурой надо быть, чтобы не понять, что дело неладно, раз один глаз не видит, и пол-лица болит неимоверно. А она дурой не была никогда.
Мы ей ничего не говорили, ясное дело, а она спросить у нас ничего не могла, нельзя ей было разговаривать, Идрис запретил. Кстати – он до сих пор ее врачевал, хотя в доме у Раваха-аги был свой лекарь, пузатый и лысый, который было и хотел заняться нашей подругой. Вот только Гарольд попросил гостеприимного хозяина о том, чтобы именно старый воин дальше наблюдал её. Как по мне – верно. Что тут за лекарь – поди знай, а Идрис – он проверен дорогой.
Так вот – все она осознала, это наверняка. Но, как видно, при этом она не слишком понимала, как со всем этим ей дальше жить. Она лежала в полутемных покоях почти недвижимо, по крайней мере, когда мы приходили к ней, это было именно так. И никак не реагировала на наши разговоры, которыми мы пытались ее отвлечь от мрачных мыслей или хоть немного развлечь.
А может, она потому не реагировала, что чувствовала наш страх перед тем днем, когда с ее лица снимут повязки, которыми Идрис обмотал ее голову сразу после прибытия сюда. Луиза – она всегда очень тонко, если можно так выразиться, чувствовала интонации, лучше, чем любой из нас.
Мы очень боялись этого дня. Мы уже потеряли троих друзей – и не хотели потерять еще и четвертого. По крайней мере, Аманда сообщила мне как-то утром перед завтраком (она плюнула на условности и уже не покидала мои покои в ночной тиши), что после снятия повязок и осознания Луизой того, как она теперь выглядит, Гарольду или мне следует попросить Раваха-агу приставить к ней еще двух-трех служанок, которые будут за нашей маленькой подругой присматривать. Нет, сиделка у Луизы была, она находилась при ней неотлучно, но тут речь шла о другом, а именно о том, чтобы де ла Мале на себя руки не наложила. С нее станется, взбредет ей в голову что-нибудь вроде: «Не буду с такой рожей на свете жить» или, того хуже: «Зачем де Лакруа такая уродина, отпущу его на свободу» – и привет. Полоснет себе по вене кинжалом или петельку смастерит из подручных материалов – и вот нас стало еще меньше. Так что – права Аманда.
Хотя и от нас зависит немало. Я вот, например, испытывал жуткое желание рассказать ей приватно про общение с Эвангелиной, ну, опуская некоторые моменты, разумеется.
Понятное дело, что когда мы сидели у ее ложа, то как-то, вроде бы совсем внезапно, возникали разговоры о том, какие силы и возможности есть у магесс, в том числе и те, которые позволяют им сохранять вечную молодость и красоту. Но одно дело – отвлеченные разговоры, другое – мой рассказ, так сказать – из первых рук.
Это ведь была не иллюзия тогда в борделе, в тот момент, когда Эвангелина еще была Фланой. Иллюзия – это когда восемнадцатилетняя девушка выглядит как таковая, а на ощупь – словно зрелая женщина, которую я чуть позже и увидел. Но тут-то все было настоящее, я же успел это все потрогать! Так что – нечего Лу отчаиваться, нет для этого причин. То есть – причины, конечно же, есть, но есть и выход из этой ситуации.
Вот только рассказать я этого ей не мог, по куче причин. Хотел – но не мог. Пришлось бы слишком много потом объяснять, и не только ей, а еще и Аманде, которая все-таки поверила в то, что я не таскался в Эйзенрихе по борделям. Ну, или сделала вид, что поверила. Хотя, если бы дело упиралось только в это – еще ничего. В целом имя «Эвангелина» не должно прозвучать, это потом может здорово против меня обернуться.
Так что – мы одновременно ждали дня, когда с лица Луизы снимут повязки, и боялись его.
А вот с Карлом все было куда как проще. К пятому дню пребывания в гостях у Раваха-аги, он плюнул на все рекомендации как Идриса, так и толстяка-лекаря, покинул свои покои и направился прямиком на кухню, которую нашел по запаху. Оголодал наш друг за это время, на одних бульонах-то.
Там он в одиночку смолотил жареную баранью ляжку, выдул два кувшина пива и один вина, а после направился к нам – каяться.
Поразительно, но во всех наших потерях он отчего-то винил себя.
– Не выполнил я твоего приказа, – стоял Фальк перед Гарольдом, опустив голову, и тряс отросшей гривой светлых волос. – Я должен был ребят прикрывать.
– Да при чем тут ты, – Монброн досадливо поморщился. – Нас бы все одно смяли. К тому же – ты напортачил, ты и исправил. Эраст этого паршивца успел убить благодаря тебе.
Де Лакруа дернулся было, как видно хотел сказать, что если бы Карл не сглупил, то никого и убивать бы не пришлось – но смолчал.
После Фальк направился в покои Луизы, один. Не знаю, что он ей там говорил, но до того я его в таких растрепанных чувствах ни разу не видел. В покои он зашел виноватясь, а вышел удрученный. Он даже не стал вечером с веселым смехом гоняться за служанками, вот как его эта история скрутила.
Кончилась же эта сомнительная идиллия в один день, внезапно.
В то утро Идрис как раз решил снять повязки с головы Луизы. Робер было вякнул что-то вроде: «Может, я один при этом поприсутствую?», но его даже слушать никто не стал. Дело тут не в любопытстве, просто – если уж так вышло, то всем надо около Луизы быть.
– Иэ-эх, – удовлетворенно произнес Идрис, сняв последнюю матерчатую ленту с лица де ла Мале, сидящей на краю кровати, цокнул языком и погладил себя по бритой шишковатой голове. – Хорошая работа. Молодец я.
С его правотой было трудно спорить. Если вспомнить, как Луиза выглядела тогда, у Гробниц, и сравнить с тем, как она выглядела сейчас, – то да. Но это в целом, а в частностях…
Широкий, цвета парного мяса, шрам фактически разделил лицо нашей подруги на две части, он начинался на лбу и тянулся до шеи, проходя через пустую левую глазницу. Так что – работа хорошая, вот только смотреть на это страшно. Сильно страшно. Детское еще, по сути, личико – и шрам, которым не всякий вояка похвастаться сможет. Очень контрастно это все смотрелось.
