Ознакомительная версия.
Двадцатидвухлетний Роберт воспел сильных и мудрых воинов. Как заметил его друг по переписке Лавкрафт, Говард вкладывал в свои произведения много личного. Именно о такой жизни мечтал писатель, склонившись над пишущей машинкой в крохотной комнатушке, за трехстворчатыми окнами которой простирались невыразительные серовато-бурые луга. К счастью, Роберт Говард умел мечтать. Он мог видеть, как над открытым пространством широкого поля, окрашивая травы в красный цвет, вспыхивает зарево битвы. И когда ночью на темном небе зажигались алмазы звезд, он населял землю таившимися во тьме чудовищами, подстерегающими свою добычу.
* * *
Помимо фанатичного творческого труда в жизни Роберта были и другие занятия. В 1928 году он ведет оживленную переписку с Гэролдом Присом. Несколько писем этому адресату, в отличие от остальной корреспонденции Говарда того периода, сохранились. В них много юношеского цинизма (по крайней мере, можно было бы навесить подобный ярлык, если бы не было известно, к чему привели подобные размышления автора писем). Говард писал:
«Я убежден в полной, безусловной, абсолютной и всеобъемлющей тщетности человеческих усилий и достижений. Чело-век — просто доказательство существования слепой энергии, его действия находятся под полным контролем. Это все игра — жизнь со смертью в качестве платы от Дьявола, поддерживающего огонь».
В письмах Роберт делится впечатлениями от увиденных фильмов, рассказывает о пиве, которое выпил, боксерских матчах, в которых участвовал, неудачной попытке сделаться импресарио боксерских состязаний, о встречах со Смитом и Винсоном. Он открыто завидует их успеху у женщин, сетуя, что хотя его друзья и привлекают внимание девушек, те проходят мимо, даже не останавливаясь поболтать, когда с ними находится он. Говард печально добавляет: «Мне кажется, в моей внешности есть что-то отталкивающее…»
Из этого и подобных ему замечаний становится ясно, что отсутствие контактов с женщинами не являлось добровольным выбором Роберта, как было в случае с королем Куллом. Вспоминая посещение мола в Чиско, где он наблюдал за купающимися, Говард находит их сложение великолепным — настолько, что он «упивался их совершенством», до тех пор пока не понял, что эти беззаботные создания были полной противоположностью таких мечтателей, как он. Глядя на их грацию и самоуверенность, «я ненавидел их — как слабый, должно быть, всегда ненавидит сильных. Я думал, что эти прекрасные животные могли совершенством своей физической красоты и своей сильной волей подавить любые фантазии мечтателей. Но очень скоро, когда до меня дошло, что я не вижу перед собой ни одного парня, которому я бы не мог переломать ребра, ко мне вернулась моя обычная самоуверенность».
Любой намек на чувственность вызывал в душе Говарда мысли о кровавом насилии, и здесь снова присутствует подсознательная ненависть к красивым мужчинам, более счастливым в любви, чем он.
Но в жизни Роберта бывали не только драматические, но и комические моменты. В одном письме он дразнит Приса за его приверженность такому совсем несвойственному техасцам в те времена времяпровождению, как гольф. Он рассказывает своему другу случай, который юмором напоминает истории одного из его героев, ковбоя Брекенриджа Элкинса. Роберт описывает, как он остановился посмотреть на игрока в гольф, который собирался ударить по мячу. Поскольку, как ему было известно, игрок в гольф, прежде чем совершить удар, всегда кричит: «Вперед!» — а этот почему-то молчал, Роберт решил ему помочь:
«Воодушевившись идеей помощи, я вскричал: „Вперед!“ — и этот тип тоже вскрикнул и подпрыгнул футов на семь вверх. Потом он неприязненно взглянул на меня, но ничего не сказал — возможно, потому, что я был куда крупнее, чем он. Это относится и к тебе».
* * *
В другом письме к Прису Боб с насмешкой отзывается о высшем образовании: «У меня предубеждение к всяческим колледжам — да пошли они все к дьяволу!» И он рассказывает о своей встрече со Смитом и Винсоном, когда они втроем разделись, оставив на себе лишь импровизированные набедренные повязки, и, дурачась, делали вид, что угрожают друг другу пистолетами, ножами и самодельными копьями — это было очень похоже на то, как он и его школьные друзья десять лет назад играли в пиратов. Глядя на сохранившуюся тусклую фотографию этой сцены, мы замечаем, что очки на носу Смита несколько не соответствуют его роли воинственного пещерного жителя.
После Рождества 1928 года Роберт съездил в Браунвуд, чтобы повидать двух своих старых друзей, и Гэролд Прис приехал из Форт Уорта, чтобы присоединиться к ним. Они отправились в лесистую лощину за городом, Боб выставил бутылку спиртного, приобретенную в аптеке в качестве лечебного средства. Прис позже вспоминал: «Я помню, как он орал во весь голос строки из революционной ирландской песни „Восход луны“, однако почему-то на мелодию сентиментальной народной баллады „Там, где течет река Шэннон“.
Роберту доставляло удовольствие просвещать своих друзей. Он познакомил их с гипотезой британского египтолога Маргарет Элис Мюррэй, изложенной в ее книге „Культ ведовства в Западной Европе“, изданной в 1921 году. В соответствии с этой гипотезой существовали недоступные места, где обитали аборигены карликового роста, которых загнало туда вторжение современных европейских народов. Для каждого писателя любая новая идея становится зерном, дающим пищу его фантазии. Роберт Говард воспользовался гипотезой Мюррей в своих рассказах пиктского цикла.
В письмах к Прису Боб давал волю своей страстной кельтомании, рассказывая ему о кельтских языках, генеалогии ирландских кланов, и однажды дошел до того, что представил свое имя в галльском варианте как „Raibeard Eiarbhin hui Howard“. Говард изучал польскую фонологию и орфографию кельтского и часто давал героям своих произведений ирландские имена, — такие, как Костиган, Дорган, Кирован и О'Доннел.
Хотя иногда, в минуты раздражения, Говард провозглашал, что кельты — вредный и подлый народ, проклинал текшую в его жилах ирландскую кровь, которая превращает его в лес, что борется во время сплава с волнами и не дает мне спокойно ни бодрствовать, ни спать, ни скакать верхом, ни путешествовать, ни мечтать, ни ухаживать за женщинами, пьян я или трезв, она нагоняет на меня гнев и дремоту… Да что там! Мои предки мало думали об Ирландии, когда навсегда покидали ее». Однако в более рассудительном настроении Говард признает, что «все люди — свиньи, в большей или меньшей степени; у каждого народа есть свои подлецы и свои святые».
После того как Прис окончил колледж и где-то в начале 1930 года переехал в Канзас, Говард виделся с ним редко, но продолжал поддерживать оживленную переписку. Однажды, когда Прис пренебрежительно отозвался о женщинах, утверждая, что великих среди них можно пересчитать по пальцам одной руки, Роберт категорически с ним не согласился. Он взял под защиту женщин, упоминая о величайших умах мира, среди которых называл Сафо, Аспазию и Гипатию.
Ознакомительная версия.
