Почувствовав на себе чужой взгляд, девушка порывисто обернулась, — и в лицо ему плеснул знакомый голубой огонь. Е рабб, и родинка на скуле, капля драгоценной сурьмы! Здешняя Фарангис была года на два-три старше той, памятной мазандеранки — но это несомненно была она!
— Фарангис… — в горле стоял комок, и слова разбивались о него, выходя горьким шепотом.
— Да, меня зовут Фарангис, — брови девушки двумя голубками взлетают на лоб; совсем как тогда, при первой их встрече. — Откуда ты знаешь меня, странник? Я тебя впервые вижу!
И сердце снова на миг отказывает.
Захлебывается, мчит шалым скакуном по лугам проклятого Ирема.
— Вспомни! — отчаяние и надежда звенят в надтреснутом голосе человека. — Мазандеран… ложе в пещере, которую звали дворцом… я читал тебе стихи…
— Стихи?! — утренняя заря вспыхивает на щеках девушки. — Ложе?! Какая сводня подсказала тебе мое имя, бесстыдник?! И ты решил, что я… Салех! А ну-ка, иди сюда! Ишь, увалень! — к его жене пристают, а он и ухом не ведет!
Из дома грузно вывалился полуголый детина, скребя обеими руками черную поросль на груди.
— Кто, дорогая? Вот этот? — недобрый взгляд маленьких, кабаньих глазок детины уперся в бродягу, стоящего у плетня.
— Ну, не совсем пристает, — смутилась Фарангис. — Странный он какой-то…
— Странный? Ну и странствовал бы где-нибудь в другом месте! — детина хохотнул над собственной шуткой. — А я ему помогу, чтоб не заблудился!
Одним прыжком Салех с разбега перемахнул через ограду.
В следующее мгновение человек получил изрядный пинок в бок, едва не упав.
— Вали отсюда, понял? И если я еще раз увижу тебя возле моей жены…
Детина взмахнул увесистым кулаком, с удовлетворением отъявленного драчуна приметив огоньки во взгляде бродяги. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы в этот момент не откинулась циновка на окне дома, и властный голос не приказал:
— Угомонись, Салех! Пусть идет себе.
В окне обозначился косматый старец. Борода и длинные, до плеч, волосы старца были белы, как снег — однако голос устоял против возраста: сразу слыхать, кто в доме хозяин!
Муж Фарангис с неохотой опустил кулак.
— Иди уж, похабник, — угрюмо бросил он бродяге. — Счастлив твой бог: когда б не дедушка Олмун…
И Салеху вдвойне захотелось отвести душу на бродяге: ишь, урод, выпятился на Олмун-деда, ровно на шлюху портовую!
А человек, забыв про обиду и обидчика, смотрел — и ничего не мог прочесть в раскосом прищуре былого Олмун-дэва. Погибшего во время резни в Мазандеране, чтобы жить здесь, в мирных предместьях Кабира, вместе с внучкой, благополучно выскочившей замуж за углежога Салеха.
Вспомни!
Ну вспомни, Олмун-дэв!.. не хочешь? не можешь?
Человек повернулся и молча побрел восвояси.
Он не видел, как Фарангис провожает его долгим взглядом, и уж тем более не слышал, как она шепчет деду, боязливо косясь на Салеха:
— Он говорил, что читал мне стихи… Когда-то. В чудном месте, которое называется Мазандеран. И знаешь, дедушка… помнишь, я рассказывала тебе о моих снах? Ну тогда, еще до замужества… и после…
— Сны — это всего лишь сны, Фарангис, — отвечает старый Олмун. — Правда, иногда они бывают вещими… Скажи мужу, пусть лучше любит тебя — х-ха, мои женщины спали без сновидений!
Но в глазах старика, противореча веселью слов, на мгновение вспыхивает нездешняя синь горного неба.
Неба над каменной чашей.
…Нет, всего этого человек не видел.
Он шел прочь.
2
Он понимал тщету своих поисков; понимал, отказываясь принимать. Строители гробницы поработали на совесть, не оставив лазеек. И все же… он просто не умел по-другому, вслепую тычась в стены, ища несуществующий выход, загоняя панику в самый дальний угол рассудка, изнемогшего в борьбе с самим собой.
А значит — еще оставалась надежда.
* * *
Он нимало не удивился, когда в какой-то чайхане услыхал: завтра в столицу с докладом приедет Худайбег аль-Ширвани, соратник покойного аль-Мутанабби, а сейчас — наместник эмира в Харзе. Человек уже неделю ждал приезда того, кто раньше был известен ему под кличкой Дэв. Он знал: Худайбег приедет. Не нужно открывать Ал-Ребаты или добираться с попутным караваном в Харзу. Дэв едет к нему сам.
И при этой мысли по коже странника пробегал озноб. Он боялся не слепоты во взгляде бывшего друга. Что, если кто-то снова начал исподволь подсовывать ему желаемое? Не труди ноги, бывший шах! Тот, встречи с кем ты ищешь, сам спешит к тебе — о радость!
Ты получишь желаемое!
Совпадение? — с некоторых пор человек весьма подозрительно относился к подобным совпадениям.
Въезд наместника Харзы в столицу был обставлен, как и следовало ожидать, куда скромнее парадного выезда эмира. Зато сам наместник гордо ехал впереди свиты, состоявшей из двух десятков «Вороноголовых» на пегих иноходцах.
Сам Дэв красовался на гнедом жеребце-гиганте, чьим отцом был скорее слон, нежели конь. Левая рука наместника играла посеребренной уздечкой, в правой он сжимал до боли знакомую «Сестру Тарана», ставшую, похоже, символом его правления. Дэв заметно постарел, буйную гриву обильно припорошила седина — однако весь его облик по-прежнему дышал первозданной мощью сказочного богатыря. Но это была вполне человеческая мощь, и даже лоб, изрядно нависая над пронзительной голубизной взора, принадлежал сыну Адама, а не обитателю Мазандерана.
Фарр-ла-Кабир умер — и вместе с ним умерло проклятие, тяготевшее над «небоглазыми».
Худайбега аль-Ширвани встречали. Его приветствовали. Как-никак, живая легенда, соратник самого аль-Мутанабби, наместник двух эмиров подряд! Однако толпа зевак, выстроившихся вдоль улицы, была достаточно редкой, чтобы человек смог без труда пробраться в первый ряд.
Наместник Харзы не глазел по сторонам. Он был преисполнен важностью своей миссии и погружен в размышления о предстоящем докладе эмиру; праздная толпа его не интересовала.
Человек понял: Дэв сейчас попросту минует его, даже не заметив — тем дело и кончится. Поэтому, не раздумывая, сделал единственное, что мог сделать, обратив на себя внимание наместника: вышел на середину улицы и встал, загораживая путь процессии.
Глядя прямо в голубые глаза седого «пятнадцатилетнего курбаши».
Это было глупо. Это было настолько глупо, что наместник наконец очнулся от государственных дум.
И наглому бродяге достался удивленный взгляд.
Человек молчал. Он уже знал: взывать к памяти, к прошлому, в котором они сражались бок-о-бок, бессмысленно. Худайбег либо вспомнит сам, либо…
Придержав коня, наместник смотрел на наглеца: сперва недоуменно, потом все более пристально. Тень сгущалась в глубине голубых колодцев, смутно ворочалась в душе бывшего Дэва — еще, еще немного, еще несколько мгновений, и…
