Киггс зажал мою ладонь между своих.
— Ваше вранье не убило моей любви к вам — и ваша правда тоже.
Я машинально опустила взгляд. Он держал меня за левую руку. Заметив мое смущение, он ловко и бережно завернул рукав — все четыре рукава — и обнажил предплечье перед холодной ночью, тающим закатом и новорожденными звездами. Провел большим пальцем по серебряной полосе чешуи, тревожно нахмурившись при виде черной коросты, а потом, хитро глянув на меня, склонил голову и поцеловал чешуйчатое запястье.
Меня это так пронзило, что я не могла дышать. Обычно через чешую ничего не чувствуется, но это прикосновение я ощутила всем существом, до самых ступней.
Он опустил все рукава, почтительно, словно драпировал алтарь святого, и снова сжал мою ладонь, согревая.
— Я думал о вас — еще перед тем, как вы пришли. Думал, молился и не находил решения. Я собирался оставить любовь невысказанной. Нам нужно пройти через войну, а Глиссельде — дорасти до короны. Волею Небес, настанет день, когда я смогу все ей рассказать, не ввергнув нас в хаос. Может быть, она освободит меня от моего обещания, а может, и нет. Возможно, мне все равно придется жениться на ней, потому что она должна выйти замуж, а я по-прежнему остаюсь для нее лучшим вариантом. Вы сумеете жить с этим?
— Не знаю, — ответила я. — Но вы правы: она нуждается в вас.
— Она нуждается в нас обоих, — сказал он, — и в том, чтобы мы не отвлекались друг на друга, а выполняли каждый свои обязанности в грядущей войне.
Я кивнула.
— Сначала кризис, потом любовь. Наше время придет, Киггс. Я в это верю.
Киггс недовольно нахмурился.
— Не хочется ничего от нее скрывать, это ведь тоже обман. Маленькая ложь ничем не лучше большой, но если бы мы могли, пожалуйста, подождать со всем этим…
— С чем — со всем? С порфирийскими философами? С веселыми историями из детства бастарда?
Он улыбнулся. Ох, я бы долго продержалась на одних этих улыбках. Могла бы сеять и жать их, словно пшеницу.
— Вы знаете, о чем я.
— Вы пытаетесь сказать, что больше не будете целовать мне запястье. Но это ничего, потому что я сама сейчас вас поцелую.
Так я и сделала.
Если бы можно было удержать навсегда одно-единственное мгновение вечности, я бы выбрала это.
Я превратилась в воздух, я была полна звезд. Я стала летящими провалами меж шпилей собора, торжественным дыханием печных труб, шепотом молитвы на зимнем ветру. Я стала тишиной и стала музыкой, единым ясным трансцендентным аккордом, восходящим к Небесному дому. На это мгновение я поверила, что могла бы прямо в теле воспарить на Небеса, если бы не якорь его руки у меня в волосах и не его круглые, мягкие, идеальные губы.
«Нет Неба, кроме этого!» — подумала я, зная: сейчас это истинно настолько, что даже святая Клэр не смогла бы поспорить.
А потом все закончилось, и он грел уже обе мои ладони и говорил:
— Если бы дело происходило в какой-нибудь балладе или в порфирийском романе, мы бы сбежали вместе.
Я коротко взглянула в его лицо, пытаясь понять, не предлагает ли он мне именно это. Решимость в его глазах говорила «нет», но видно было, где и с какой силой нужно подтолкнуть, чтобы эту решимость поколебать. Это оказалось бы шокирующе просто, но я поняла, что не хочу. Мой Киггс не смог бы повести себя так бесчестно и остаться моим Киггсом. Что-то в нем рухнуло бы вместе с этой решимостью, а я не смогла бы снова это склеить. И обломанные края всю жизнь впивались бы ему в сердце.
Если уж нам предстояло двигаться с этой точки вперед, идти нужно не безрассудно и бездумно, а в стиле Киггса и Фины. Иначе у нас ничего не выйдет.
— Кажется, я слышала эту балладу, — сказала я. — Она очень красивая, но конец у нее печальный.
Он закрыл глаза и прислонился лбом к моему.
— Неужели печальней, чем то, что я сейчас попрошу тебя не целовать меня больше?
— Да. Потому что это не навсегда. Наше время придет.
— Я хочу в это верить.
— Так верь.
Киггс судорожно вздохнул.
— Мне надо идти.
— Я знаю.
Он ушел первым; мое присутствие на сегодняшнем обряде было бы лишним. Я прислонилась к парапету, глядя, как дыхание собирается серым облачком на потемневшем небе, словно это дракон что-то дымно шептал в ветер. Причудливый образ заставил меня улыбнуться, а потом мне пришла в голову идея. Осторожно, опасаясь наледи, я забралась на парапет. Перила были широкие, на них удобно было бы сидеть, но я не собиралась просто сидеть. С той же нелепой медлительностью, с которой Комонот крался по собору, я поставила ноги на перила. Сняла обувь, желая чувствовать под ногами камень. Мне хотелось чувствовать все до капли.
Я встала во весь рост, как Ларс на навесной башне. Под моими ногами простирался темный город. Свет мерцал в окнах таверн, дрожал на месте реконструкции моста Волфстут. Когда-то я уже висела над громадой мира — беспомощная, во власти дракона. Когда-то я боялась, что правда станет падением, а любовь — ударом о землю, но вот она я, здесь, по своей воле, и твердо стою на ногах.
Все мы — чудовища и ублюдки, и все мы — прекрасны.
Сегодня я получила щедрую долю прекрасного, а завтра поделюсь им, восстановлю и пополню мировой баланс. Я буду играть на похоронах принцессы Дион — на этот раз поставлю себя в программу специально, потому что мне больше не нужно скрываться от взглядов толпы. Я могу встать, подняв голову, и отдать людям все, что у меня есть.
Ветер трепал мне юбки, и я рассмеялась. Потянула руку к небу, растопырив пальцы, представляя, что моя ладонь — гнездо звезд. Поддавшись порыву, изо всех сил забросила туфли подальше в ночь с криком: «Расступись, темнота! Расступись, тишина!» Они полетели с ускорением в тридцать два фута в секунду в квадрате и приземлились где-то в каменном дворе, но Зейд была неправа насчет неизбежности нашего движения к гибели. Будущее придет, полное сражений и неопределенности, но мне не придется встречать его одной. У меня есть любовь и работа, друзья и целый народ. Я — на своем месте.
Мою сердечную благодарность заслужили: мои сестры (в том числе Джош), родители, приемные родители, родные моего мужа, доктор Джордж Пепе; Мак и команда «Children's Book World», мои отважные беты, «Sparkly Capes» и «Oolicans», Эпикур, Джордж Элиот, Лоис Макмастер Буджолд, а также Арвен, Элс и Лиз.
И, конечно, Дэн Лазар, мой агент, который обладает редкостной способностью видеть то, чего еще нет. Спасибо Джиму Томасу, моему редактору, который понимает, что чтобы заставить меня работать, нужно смеяться над моими шутками.
А еще — Скотт и Байрон, которые смешили меня, когда я была не в духе, и дали стимул продолжать работать. И спасибо Уне — если бы не ее крошечный собачий мочевой пузырь, я бы не ходила на прогулку каждый день по несколько раз.
