— Как соль? — подозрительно переспросил Ллейр, обернувшись к Крейдиладд.
— Как соль, — твердо повторила Крейдиладд.
— Так вот вам мой ответ: хоть в ужин, хоть в обед, я не желаю отныне слышать, видеть, обонять и… словом, не меняю я решенья. Мешок холщовый, грубую веревку — подпоясаться, пару башмаков…
— Зачем же? Я беру ее босую, как вы сказали раньше, перед этим, — проговорил Дилан, подходя. — И здесь ей не понадобятся туфли — я на руках снесу ее на борт. Так башмаки оставьте при себе, вдруг пригодятся — мало ли? — в хозяйстве.
* * *
С утра в погожий апрельский день Гвидион хотел было выйти в город за мелкими покупками, но обнаружил, что сделать это невозможно. При самом выходе из школы происходила бурная перебранка Орбилия с Дионом Хризостомом, которые совершенно перегородили дорогу, размахивали руками и пускали в ход один за другим приемы — пока только ораторские. Причиной перепалки было, как обычно, то, что Орбилий, по мнению Диона, превышает свои учительские полномочия и вторгается в чужую область знания. Дело в том, что Орбилий был не ритором, а всего лишь грамматиком, специалистом низшей ступени, поэтому каждый раз, когда он начинал давать ученикам творческие задания и учить их, скажем, составлению речей, это страшно возмущало Диона Хризостома, который считал своим неотложным долгом напомнить Орбилию, что тот не имеет никакого права открывать тут риторическую школу. Сам же Дион был ритором, но очень плохо знал латынь, поэтому вытеснить Орбилия в этой роли при всем желании не смог бы, и вот из года в год, когда на латыни дело доходило до творческих заданий, во дворе Западной четверти разыгрывался традиционный диспут, проводившийся с необыкновенной живостью и виртуозностью, но неизменно заканчивавшийся ничем.
— Ты, друг мой, лезешь в сферу, в которой являешься дилетантом, — внушительно говорил Дион. — Оно, конечно, хорошо, что учитель-грамматик обучает контроверсии, но ведь здесь требуется известная квалификация! Вот он, нынешний упадок нравов: простой школьный учитель мнит себя авторитетом! Послушать его, так он знает всех писателей, все звезды на небе по именам, все страны! А сам только в том и смыслит еле-еле, что архаизм, что узус, как правильно говорить и где ставить ударение! А где же богатство, изобилие и пышность слога, где звучность речи или медоточивая, смотря по обстоятельствам, мягкость? Поистине пожелаешь в сердцах, чтобы со всякого, кто намерен открыть школу, требовали бы лицензию с печатью! Да, сограждане! Уж не лучше ли в более раннем возрасте отдавать детей риторам-декламаторам, чем видеть, как они декламируют непонятно у кого?.. И непонятно что декламируют, добавьте, — с горечью продолжал Дион. — Ну, что это за тема — «уговорить Алкея взять в руки лиру»? Алкей-то — да, всегда ломался страшно. Что было, то было. Уже настроит лиру, почти начнет, и вдруг: «Нет, я не могу! Нет настроения. Ах, да уберите отсюда эту Сапфо, — что она на меня пялится? Увы, я не в голосе сегодня, горе мне!..» Бывало, по целым часам его уламывали, причем ораторы не вам чета! Но только если эту тему дает Орбилий из Беневента, то как хотите, а мне все же видится в ней насмешка над греками и великой эллинской культурой!..
Тут Орбилий порывался что-то сказать, но разошедшийся Дион не давал себя перебить и вел свой обличительный монолог дальше:
— Вообще дерзость грамматиков перешла уже все пределы! Проникают повсюду, подобно удушливой вони. Ремий Палемон, имея 400 тысяч сестерциев доходу, еще называет Варрона свиньей; Верий Флакк, который только в лексикологии что-то и смыслит, да и то не может выразить мысль ясно, учит внуков Августа; Леней на Саллюстия нападает — только за то, что чем-то оскорбил он память его патрона! Сам попробует пусть хоть одну фразу написать с той саллюстианской brevitas, которую образованное ухо одно лишь способно оценить! А Гигин — вообще, да кто он такой? — заведует Палатинской библиотекой; просишь почитать что-нибудь приличное, хоть девятую эклогу с правкой самого Вергилия, — ведь не даст: скажет, в отделе редких рукописей, пошлет прошение оформлять в письменном виде!..
Тут наконец преимущество в споре перешло к Орбилию, и он им воспользовался.
— Что я слышу? — с ехидцей начал он. — Откуда мне знакомы эти расхожие риторические фразы? Не иначе как из уст Квинтиллиана, высокооплачиваемого профессионала из риторической школы! А странствующий бродяга Дион из Прусы, верно, подхватил их где-нибудь на рынке, где пытался стянуть залежалого кальмара?..
Услышав про залежалого кальмара, Дион полез было в драку, однако Орбилий отбежал немного и продолжал:
— …Кальмара, да, и рассчитывал умять его без соуса, втихомолку. Напомню, что я тут единственный латинист, и препятствую я загниванию своего предмета, как могу. А не нравится — так попробуй, сочини по-латински хоть одну какую-нибудь простенькую свазорию, ну хоть речь Юноны к Европе, что ли. Чтобы та держалась подальше от чужих быков и прочей скотины. У меня это всякий школьник делает враз! Вот и послушаем образец высокой элоквенции. Начинай же! А уж я посчитаю, сколько раз ты забудешь поставить конъюнктив в придаточном косвенного вопроса!..
Разумеется, спор Диона с Орбилием, в лучших традициях диспута, должен был закончиться дракой, однако при первых же симптомах драки к ним мягкими шагами подошел огромнейший Курои, разнял их, приподнял обоих за ворот, встряхнул, а затем поставил Орбилия на недосягаемую для Диона высоту — на пьедестал бывшей неподалеку статуи Помпея. На это Дион Хризостом, задирая голову, чтобы посмотреть на ускользнувшего от него Орбилия, невозмутимо заметил:
— Ну, конечно, варвар в шкурах, что с него возьмешь? Только и годится на то, чтобы разнимать людей образованных.
И с этим комментарием он величаво покинул поле боя.
* * *
Вечером за обеденным столом собралась тесная и пестрая компания тех, кто не успел пообедать вовремя.
— В период Ся, во время правления Цзе, исчезла гора Лишань. — тихонько говорил Сюань-цзан Афарви, продолжая разговор о знамениях, вписанных в книги историками Поднебесной. — Говорят, что горы могут передвигаться в полной тишине. В старые времена в уезде Шаньинь, в округе Гуйцзи, появилась гора Ушань. Целую ночь стояла восхитительно тихая, безветренная погода и непроглядная тьма, утром же обнаружили, что появилась гора, — тут Сюань-цзан поднял голову и заметил, что весь стол слушает его навострив уши, но все еще не понял, почему. — Первоначально это была гора Ушань в округе Дунъу: как раз в ту самую ночь она оттуда и пропала. Один человек из Дунъу приехал в Гуйцзи торговать шелком, узнал по очертаниям их гору и спросил, давно ли она здесь. Так всем стало ясно, что гора оттуда переместилась сюда. И еще: гора Лянфу из области Цзяочжоу переместилась в область Цинчжоу. В правление циньского Ши-хуана исчезла гора Саньшань. Вообще, перемещение гор нельзя считать чем-то из ряда вон выходящим…
