Они очутились в лагере. В воздухе висел запах почти готовой еды, над железными котлами, подвешенными над огнем, поднимался пар. Теперь в лагере происходили какие-то смутные копошения, слышались приглушенные голоса, тянуло дымком, животные щипали траву у своих колышков, и все это сливалось в одну большую темную массу в неверном свете костров.
С ними никто не заговорил.
В начале одного из проходов между палатками в каменном круге горел забытый костер. Вокруг него плотно росли циббы, отбрасывая густую тень. Рас подошел к огню и уселся. В траве белели кости и валялись хлебные корки. Лики на миг подумалось, что она могла бы ускользнуть от Раса, когда тот отведет от нее свои холодные глаза. Но она знала, что он ни за что не отведет от нее взгляда, никогда не позволит себе отвлечься.
— Чего мы ждем? — спросила она в конце концов.
— Сейчас у него в шатре люди — Яннул Ланнец и его друг заравиец, возможно, и еще кто-нибудь. Когда они уйдут, я провожу их.
Она оглянулась вокруг в поисках шатра военачальника, но все палатки были совершенно одинаковыми.
— Где его шатер? — прошептала она.
— Вот он.
Ее сердце сжалось, и, несмотря на духоту ночи, по ней пробежала дрожь.
Когда полог откинулся, оттуда хлынул желтый свет, ослепив ее. Люди пошли прочь через лагерь. Двое из них чему-то смеялись.
— Идем, — поднялся Рас.
Лики лишь взглянула на него, вцепилась в ребенка и обнаружила, что не в силах сдвинуться с места. Он подошел к ней и взял за руку, медленно, без злобы и без сочувствия потянув ее за собой.
— Там должен быть часовой, — негромко предупредил Рас. — Подойдешь к нему, а я схвачу его сзади.
Она молча кивнула и, спотыкаясь, побрела между циббовыми деревьями. Теперь она увидела часового — степняка, бесстрастно опиравшегося на копье.
Он сразу же заметил ее.
— Чем могу помочь?
Лики открыла рот, но в голове у нее было пусто. Она знала, что ужас, овладевший ею, должен ясно читаться в каждой черточке ее лица. Пока она беспомощно стояла на месте, Рас выступил из темноты и ударил часового камнем по голове.
— Теперь больше никто тебя не остановит, — прошипела она Расу. — Войди в шатер и убей его, а меня отпусти.
Он поднял на нее глаза — глаза баналика, опалившие ее ненавистью, и она мгновенно поняла, что умолять его бесполезно.
— Убить его придется тебе, — сказал он. Он улыбался, но ничуть не весело, возможно, даже сам не сознавая, что улыбается. — Он никогда не позволит мне убить его. Он войдет в мой разум и остановит меня. Это придется сделать тебе.
— Но он же колдун, — с презрением огрызнулась она. — Разве он не сможет прочитать и мои мысли тоже?
— Ты вис. Ваши мысли заперты даже для Ральднора.
Она отвернулась, взялась за полог, и ее поразила материальность этой кожи в ее пальцах. Чуть приоткрыв его, она скользнула внутрь. Полог с хлопком опустился за ней.
В шатре был только один человек, читающий при свете лампы. Он медленно поднял голову, ничему не удивившись, и свет лампы упал ему на лицо.
Она не знала, сможет ли взглянуть на него, но обнаружила, что не в силах отвести от него глаз. Она не знала, покажется ли он ей другим, но обнаружила, что он абсолютно изменился и при этом остался неуловимо тем же. Его разящую физическую красоту она помнила очень хорошо, но все-таки, похоже, недостаточно хорошо, ибо сейчас она ошеломила ее. Она не могла поверить, что когда-то делила ложе с этим человеком, оставляя на его широких плечах следы поцелуев — и зубов и ногтей тоже. Эти воспоминания о страсти, мучившие ее все застианские месяцы, стали в этом тусклом коричневом шатре ужасными, совершенно невыносимыми, словно она осмелилась хвастаться тем, что делила страсть с богом.
— Лики, — только и сказал он.
— Да, — прошептала она. — Я Лики, — она откинула капюшон и сбросила плащ с плеч. На ней было простое черное платье, а ребенка, завернутого в шаль, она крепко прижимала к себе. Теперь она подняла свою ношу и механически протянула ее Ральднору. — Я принесла тебе твоего сына.
Несмотря на уверения Раса, Ральднор, казалось, видел, что творится в ее душе, безжалостно пронзая ее мозг. Наконец он подошел к ней, и его близость испугала ее — и его глаза тоже. Он легко принял ребенка из ее рук.
— Твой сын, — повторила она. — Я так и не дала ему никакого имени, но мои служанки зовут его Рарнаммоном. Не сомневаюсь, что ты оценишь эту шутку.
Очутившись у него на руках, ребенок проснулся, но не заплакал, и ее вдруг охватила нестерпимая ревность. Ей захотелось отобрать его и снова спрятать под плащом.
— Разверни шаль, — сказала она. — Он принес тебе подарок.
На груди младенца лежала крошечная позолоченная коробочка, привязанная лентой.
— Это? — он поднял крышку. Она заметила, как внутри сверкнула золотая цепь. Кровь запульсировала у нее в черепе.
Ральднор повернулся, протягивая ей коробочку.
— Окажите мне честь, мадам. Возьмите цепь и наденьте ее мне на шею.
— Я? — она отшатнулась. — Я не могу…
— Старый элисаарский трюк, — бросил он. — Лезвие бритвы, покрытое ядом. От Катаоса? — он захлопнул коробочку и отставил в сторону. — Ты уже дважды предала меня, Лики.
— Не убивай меня! — крикнула она. — У меня не было выбора… Катаос заставил меня повиноваться… Оставь мне жизнь, ради своего сына!
— Если бы я сказал тебе, Лики, что сохраню твою жизнь при одном условии — я возьму твоего ребенка и разрублю его этим мечом, — ты позволила бы мне сделать это, ибо такова твоя сущность.
Она шарахнулась от него. Когда он вернул ей ребенка, она схватила его и уткнулась лицом в шаль.
— Твоя смерть ничего не даст, — сказал он. — Поэтому ты не умрешь.
Ей хотелось разрыдаться, но глаза были сухими, как будто их тоже выжгло засухой. Она больше не могла смотреть на него.
* * *
За два часа до рассвета Яннул и Зарос, возвращаясь из палатки двух красоток, заметили нечто, медленно покачивающееся на высоком суку циббы.
Подойдя поближе, они поняли, что это человек, повесившийся ночью.
— Это тот чудак из дома Йир-Дакана, — вспомнил Яннул. — У него еще было такое странное имя, как будто шипение змеи — Рас. Но зачем ему понадобилось…
— Возможно, это и есть тот, кто нас предал, — предположил Зарос.
Они перерезали веревку и отнесли тело подальше, ибо после странной молитвы на холме настроение в лагере было слишком хорошим, чтобы позволить испортить его.
За час до рассвета единственным прохладным местом были сожженные сады Дворца Гроз. Над обмелевшей рекой, где догнивали лилии, уже поднималась белая дымка, а по ведущим к воде ступеням перед дворцовым храмом из последних сил ползло гибнущее речное существо.
