Эти строительные работы произвели сильное впечатление на Гобана Саора. Казалось невозможным возвести такие сооружения за такое короткое время, да еще руками солдат, но с фактами не поспоришь. Рикс пребывал в ярости.
— Пятьдесят тысяч римлян не могут противостоять восьмидесяти тысячам галлов! — кричал он. Но эти могли.
Были еще сражения. В них мы убедились, что наши воины не могут выстоять против солдат Цезаря в чистом поле. Галлы атаковали, как всегда, дико, беспорядочно, героически, каждый раз подыскивая для себя достойного противника, победа над которым могла бы считаться доблестью, каждый сражался так, как считал нужным, как привык. Римляне наоборот, двигались единой массой строго по командам, в точном соответствии с замыслом командиров. Они умело маневрировали и несколько раз устраивали галлам ловушки, каждая из которых обходилась нам немалой кровью.
Ночью в нашем шатре после одной такой неудачной для нас битвы, Котуат спросил, косясь на закрытое кожами изваяние:
— Айнвар, тебе не пора применить свою магию и уничтожить, наконец, этих проклятых римлян?
— Даже если здесь соберется весь Орден мудрых, ему не под силу уничтожить столько солдат сразу, — ответил я. — Это все равно, что осушить море.
— Но ты же собираешься сотворить какую-то мощную волшбу, — вставил Гобан Саор, — а иначе зачем бы ты просил меня привезти это, — он кивнул в сторону изваяния. — Посвяти нас в свои планы, Айнвар. Мы хотим знать.
— Магия ослабеет, если рассказывать о ней. — Я нахмурился.
— Но…
— Не спорь с ним, — прервал его Котуат. — Никогда не спорь с Хранителем Рощи!
Гобан Саор замолчал. Я одобрительно кивнул новому королю карнутов. Котуат хорошо усвоил мой урок. Мне нужно было попытаться установить такой же контроль над Риксом. Хотя едва ли мне удалось бы этого добиться. Котуат верил в магию. Верцингеторикс не верил.
Когда Цезарь начал еще теснее сжимать окружение, Рикс предпринял еще одну попытку воодушевить своих всадников, призвав их раз и навсегда забыть недавний позор и разбить кавалерию Цезаря в сражении на равнине. Я наблюдал за этой битвой со стен крепости.
Бой был долгий и тяжелый. Порой казалось, что мы сможем победить. Всадников вел сам Рикс. Римляне начали отступать. Но Цезарь тут же бросил в бой германцев, и галлы снова бежали.
В отчаянии я отвернулся от поля боя. Взглянув вниз, я заметил Онуаву. Она стояла, прикрывая глаза рукой.
— Что там, Айнвар? — крикнула она.
— Поражение. Наши бегут.
— Как бегут? Они не могут бежать, это же галлы! — Она смотрела на меня так, словно я должен был немедленно сообщить ей о перемене в ходе боя. Потом повернулась и побежала к королевскому шатру посреди крепости. В толпе я быстро потерял ее из вида. Алезию к этому времени заполнили не только горожане и воины, но и жители окрестных деревень, искавших защиты за стенами. Даже собаке не пройти было от одной стены до другой, не наступив на лапу другой собаке.
Однако вскоре я вновь увидел Онуаву. Распахнулись боковые ворота, и из них вылетела старая, потрепанная боевая колесница, некогда принадлежавшая королю мандубиев. Но правил ей не король. Поводья держал колесничий из арвернов, а рядом стояла жена Верцингеторикса.
Онуава кричала и размахивала мечом. Распущенные волосы летели за ней, как плащ, как флаг. Следом бежали еще женщины, жены воинов, все с оружием в руках. Они вопили во все горло. Лица их, как и лицо Онуавы, искажала ярость.
Вот это было зрелище! Когда женщины встретились с первой волной отступающих, многие из мужчин остановились, развернулись и побежали назад, навстречу германцам. Битва разгорелась с новой силой. На моих глазах галльские женщины бросались на самых страшных германцев, стаскивали их с коней и рвали зубами и ногтями, оставляя жестокие раны, не хуже, чем от ножей. В качестве ударного отряда наши женщины были пострашнее всего, что Цезарь мог выставить против нас. Жаль, численность их явно оказалась недостаточной. Во главе с грозной Онуавой они продемонстрировали удивительную доблесть, хотя шансов на победу эта атака с самого начала не имела.
Тем временем Цезарь выстроил свои легионы под нашим лагерем, чтобы наша пехота не могла помочь Верцингеториксу и всадникам. Обезопасив себя с этой стороны, римские всадники и германцы удвоили усилия и начали теснить наших воинов к стенам Алезии.
В армии Рикса оказалось слишком много совсем не обученных новобранцев. Они мешали друг другу при отступлении. Германцы преследовали их до самых границ лагеря, где многие из наших всадников бросили лошадей, спеша укрыться за стенами. Именно здесь, в случившейся давке германцы устроили настоящую бойню.
Цезарь двинул легионы вперед. Стражники на стенах Алезии решили, что это сигнал к началу штурма. Своими криками они вызывая панику в крепости. Я пытался успокоить людей.
— Цезарь не дурак, — кричал я, — он не пойдет на штурм. Это бесполезно! За стенами вы в безопасности. Успокойтесь! Не давите друг друга!
Но обезумевшие люди бросились открывать ворота, умоляя наших воинов снаружи войти и защитить их. Случилась давка со многими раненными.
Рикс подлетел на своем вороном к начальнику стражи, приказывая закрыть ворота. Прежде всего, он не хотел отвлекать воинов в лагере. Ворота закрыли, а Рикс сумел организовать защиту. В конце концов, римляне отступили, но на поле осталось множество убитых галлов. К тому же солдаты захватили и увели многих наших лошадей.
Я покинул крепость, чтобы присоединиться к Риксу в лагере. Онуава и множество выживших женщин, ходивших вместе с ней в атаку, были уже там. Они решительно заявили, что останутся с воинами, и никто не спорил. Думаю, никто просто не посмел спорить.
Я направлялся в шатер Рикса, когда навстречу мне вышла Онуава. Лицо ее было в грязи, глаз подбит, а руки покрывали синяки.
— Я вернусь в Герговию только вместе с победителем, — гордо сказала она мне. — С Верцингеториксом! — Говорила она с высоко поднятой головой, а глаза все еще горели жаждой битвы. Я с уважением склонил голову перед этой воинственной женщиной и вошел в шатер. Ни Ханес, ни я не смогли по достоинству оценить жену вождя.
Рикс выглядел изможденным. На полосе ткани, обернутой вокруг руки, засохла кровь. Он поприветствовал меня, и сказал, глядя в землю:
— Мы потеряли слишком много воинов, Айнвар. Сегодня я прикажу всадникам попытаться прорваться через римское оцепление. Пусть возвращаются к своим племенам, пусть собирают подкрепление. Каждый житель свободной Галлии, способный поднять вилы или бросить камень, должен придти в Алезию и сражаться с нами за свободу.
— У нас мало еды, — сказал я с грустью. — Запасов и так хватит не больше чем на тридцать дней, а если придется кормить пополнение, то и того меньше. Цезарь организует осаду. Любой лишний рот только ускорит наше поражение.
Рикс посмотрел на меня измученными глазами. Я впервые видел своего душевного друга таким измотанным.
— Думаешь, я этого не понимаю, Айнвар? Но что еще я могу сделать? Это последний шанс сразиться за Галлию. Ты знаешь, что будет, если Цезарь победит? Нервии могли бы тебе рассказать. Когда он разбил их, в живых остались лишь трое старейшин, а из десятков тысяч воинов уцелели пятьсот. Их продали в рабство. Когда против него поднялись эбуроны, Цезарь позвал соседей грабить их и посоветовал уничтожить это «проклятое племя», как он сказал. А когда его воины захватили Акселлодун, они отрубили руки всем защитникам и отправили их по деревням в назидание всем прочим, чтобы не связывались с римлянами. Как ты думаешь, могу я позволить случиться такому с твоим или с моим племенем, Айнвар? Или с кем-то из тех, кто верит в меня и в союз галлов? Цезарь вознамерился захватить всю нашу землю, заселить ее своим народом, а нас продать в рабство. — Рикс надолго замолчал, разглядывая свои огромные, загрубевшие в боях руки. — Что же до меня, — голос его стал хриплым, выдавая безмерно уставшего человека, — я знаю, этому римскому недомерку очень понравится замучить меня до смерти. — Он произнес эти слова спокойным, безразличным голосом.
