Ознакомительная версия.
– Зверя? – сонно переспросила Павла. – Вы… про зверя, Раман?
– Павла, – сказал он глухо. – А может, мы…
Ветер. Сухие листья, и те, что не успели еще стать сухими – но станут, непременно станут, осень…
– Я тоже об этом думаю, – теперь она неподвижно смотрела в потолок. – То, что мы сделали… Может быть, это совсем не так хорошо… может быть…
Раман вспомнил Валя.
«Я боюсь! Я в общаге мою посуду – и вдруг вижу, что я… будто я схруль. Я боюсь… что Пещера… о Пещере нельзя говорить вслух, она отомстит!..»
Что привиделось Валю в тот день? От кого он спасался, кидаясь головой вниз в окно пятого этажа?..
– Что же теперь сделаешь, Павла, – сказал Раман шепотом. – Уже… Не вернуть…
Что имел в виду Тритан, говоря о «лепестках»? О «бомбах»?!
Сейчас это представлялось очень важным.
А тогда – тогда он даже не удосужился переспросить…
– Павла, не спи!!
– Оставь меня в покое, – она в кои-то веки обратилась к нему на «ты». – Я хочу… я не могу больше.
Она лежала, уткнувшись лицом в диванную подушку с прорехой.
Он лег рядом – благо диван был обширный.
За всю его жизнь в его объятиях побывало множество женщин.
Но ни одна из них, тех, кого он на минуту делал своими, не была для него так…
За окном метались, прощаясь с летом, тронутые желтизной кроны. Поутру улица Кленов проснется в мозаике кленовых листьев…
Если оно наступит, утро.
У него больше не было сил. Эта последняя догадка – о том, что прав был Тритан, а вовсе не они с Павлой – подкосила его окончательно.
Павла…
Тени веток. Шелест сухой травы в цветочном ящике на балконе.
– Павла, – он обнял ее, чтобы хоть как-то загладить свою колоссальную вину. – Павла… не спи…
Она дышала ровно, ее глаза были закрыты, и веки не дрожали, и на измученном лице лежала маска усталого удовлетворения.
Несколько секунд он балансировал на грани между сном и явью – а потом не удержался и ухнул в бездну.
И, падая, испытал мгновенную, спокойную радость.
* * *
…Она была беспечна.
Уши ее, похожие на половинки большой жемчужной раковины, легко отделяли звуки от отзвуков; шорохи и звон падающих капель отражались от стен, слабели и множились, тонули, угодив в заросли мха, многократно повторялись, ударяясь о стену, звуки были ниточками, заполнявшими пространство Пещеры – сейчас все они были тонкими, редкими и совершенно безопасными. Возились во влажных щелях насекомые, чуть слышно шелестела медленная река, а целым ярусом ниже спаривались два маленьких тхоля. Спокойное дыхание Пещеры; полной тишины здесь не будет никогда. В полной тишине сарна чувствовала бы себя слепой.
Она шла… Кажется, она шла вниз, туда, где чутье ее безошибочно угадывало воду.
Каменный свод здесь терялся в темноте. Мерцающие лишайники не давали света – но светились сами, обозначая стенки и склоны голубоватыми неровными пятнами. Сарна осталась равнодушной к диковатому очарованию зала – она слышала воду. Самый прекрасный из известных ей звуков.
Туда, где, срываясь с известковых потеков, звонко падают в черное зеркало сладкие капли…
Туда, где среди камней еле слышно дышит ручей…
Там жизнь.
Голоса воды и жизни обманули ее.
Перебирая ниточки светлых и теплых звуков, уши ее упустили одну-единственную ледяную паутинку.
Он умел ждать.
Сытый запах крови плыл над водой. Теплое и живое существо подходило все ближе, и он задержал дыхание.
Сааги умеют подолгу не дышать. Потому им удается завлекать в засады сарн, таких чутких – и так беспечно полагающихся на один только слух.
Он не отдавал себе отчета, что за темное чувство, что за невидимое принуждение загнало его на охоту имено к этому неподвижному озерцу. Но сарна явилась – а значит, охота будет удачной.
Миниатюрный зверек с миндалевидными глазами выступил из-за каменной гряды. Остановился, поводя ушами-локаторами; белые раковины впервые напряглись, не слыша, но предчувствуя опасность.
Он лежал, беззвучный и неподвижный, как камень. Сарне осталось сделать несколько шагов к воде – тогда никакие силы не помешают ему накрыть ее одним броском.
Но сарна медлила.
То ли кровь в его жилах стучала слишком уж громко, то ли жажда сарны была не столь сильна, то ли инстинкт зверька в последний момент предупредил его о скорой смерти – но сарна стояла, не шевелясь, осторожно подняв переднюю ногу с острым копытцем, и миндалевидные глаза невидяще глядели в темноту.
Пушистая грудь с пятном особенно густой, будто недавно отросшей шерсти…
Сааги умеют ждать.
Возможно, он мог кинуться уже сейчас – но тогда прыжков потребовалось бы два, а ему не хотелось гнать сарну в переплетение коридоров, сарну нелегко догнать, и после бешенного бега мясо ее горчит…
Потому он ждал.
Сарна постояла еще, поставила ногу на камень перед собой, чуть отступила, с жадностью ловя напряженными ушами отзвуки близкой воды.
И ее жажда взяла верх.
Она шагнула вперед, точеный силуэт на фоне светящихся лишайников, и еще шагнула, и еще…
Она была уже в пределах досягаемости.
Она пахла живой кровью – так, что у него на мгновение помутилось в голове.
…И когда эта одна-единственная ледяная паутинка, когда этот предательский звук обнаружил себя…
Было поздно.
То, что она принимала за нагромождение черных камней…
Это было на самом деле припавшим к земле саагом. Чудовищным сооружением из клыков и мышц, идеальным орудием убийства.
Сааги не промахиваются.
Любая сарна видит саага только раз в жизни, но всегда узнает…
Впрочем, эта сарна была исключением.
Вот уже в четвертый раз время, необходимое саагу для убийства, было неизмеримо меньше времени, отпущенного сарне на помыслы о бегстве.
Только помыслы…
Мышцы, ведающие дыханием, успели сократиться.
Выдох…
Сааг кинулся.
…мутилось сознание. Притаиться и кинуться; лететь в прыжке, чувствуя, как вязнет в секундах приговоренная жертва – и как то же самое, дробленное на мгновения время стекает по жесткой саажьей шкуре, не причиняя вреда, не успевая удержать…
Белая вспышка в мозгу. Опьянение; повалить в заросли коричневого мха, держать за горло, пока длиться агония, держать, держать…
Он висел в воздухе. Он летел, он падал.
Воздушная дорога, определенная в момент прыжка, несла его разомкнутые клыки прямо к белой шее неподвижной сарны.
Неподвижной – потому что время держало ее в своем капкане. Вечность летящего в прыжке саага казалась сарне коротким мигом, таким коротким, что…
Миндалевидные глаза казались черными. Это расширились, все собой затопляя, зрачки.
Ознакомительная версия.
