— Он придет!
Королева, пожав плечами, сунула руку под полу плаща. Фрейлина в дрожащем свете факела разглядела небольшой темный предмет.
— Я заметила, что ты чересчур дорожишь этим веничком, — сказала королева, наслаждаясь испугом Хелии. — Он подарил? Ну, конечно, он. Впрочем, тебе это ни к чему.
Резким движением королева поднесла букетик высохших полевых цветов к факелу — пламя сухо затрещало, камеру осветила яркая вспышка. От каменных стен отразился дикий крик. Разбрасывая солому, Хелия с безумно выпученными глазами кинулась к горящему букету. Королева подняла руку, улыбаясь, смотрела, как пламя быстро сжирало сухие прутики с комками цветов.
Хелия с отчаянным воплем ударила королеву, отбросила правительницу к стене. На пол упал горящий букет. Фрейлина схватила остатки букета, жар вздул кожу на пальцах волдырями. Надрывно плача, Хелия прижала останки букета к груди.
Дверь со скрежетом распахнулась: ворвавшийся страж отпихнул фрейлину, заслонил собой королеву.
— Помоги встать, — прошипела правительница.
Королева отряхнула плащ, смерила презрительным взглядом лежащую фрейлину.
— Зачем, зачем? — плакала девушка.
Правительница молча вышла из камеры, страж шмыгнул следом. Скрипя, дверь закрылась, заглушив женский плач.
Гингалин осушил кубок. Необъяснимый страх внезапно охватил его, заставил непроизвольно вскрикнуть. В руке жалко заскрежетал металл. Юноша отбросил смятый сосуд, затем раздробил о стену пузатый кувшин, заляпав гобелены потеками вина.
Сев на кровать, Гингалин обхватил руками голову и хрипло застонал.
«Зачем, зачем она это сделала? Неужели я виноват? Сказал: меж нами королева, вот она и решила убрать препятствие. Бред! Она души в королеве не чает, уши прожужжала, расписывая ее достоинства. Так почему? Неужто потому, что лю…»
Гингалин испуганно вздрогнул, начал мерять шагами комнату. Почему-то мысль о любви пугает. Так отмахиваются от доказательств, рушащих мировоззрение. Откуда любовь в мире, пропитанном ложью, подлостью, алчностью и похотью?
«Разве любовь может толкать на преступления? Понимаю, церковники любят повторять Августина: «Люби — и делай что хочешь», но нельзя воспринимать это буквально».
Гингалин остановился. В голове роились мысли, каждая звала в свою сторону, звала мощно, неистово, противоречия разрывали сознание. Рыцарь дрожащими руками прицепил к поясу меч. Едва не сломав пинком дверь, побежал по коридору, качая пламя факелов воздушной волной.
«Все на свете ради любви, — думал он лихорадочно. — Все на свете. И если она есть… Проклятье, я должен в этом убедиться!»
Ночь давно вступила в права, но замок гудел: звякали инструменты, посуда, коридоры полнились топотом и шарканьем десятков ног. Гингалин раздраженно отпихивал челядь, оставляя за спиной шлейф возмущенных воплей.
Перед входом в подвал стояли, скрестив алебарды, двое дремлющих стражей. От топота ног они воспрянули, удивленно уставились на жениха королевы. Гингалин, их отпихнув, ворвался в подвал, грохоча по ступенькам, вбежал в тускло освещенный коридор.
Главный тюремщик сидел за деревянным столом у подножия лестницы, склонившись над скудно уставленной едой и питьем столешницей.
— Где Хелия? — прорычал Гингалин, по коридору пронеслось гулкое эхо.
Тюремщик облизал пальцы, встал, недоуменно вращая глазами:
— В камере.
— В какой? — Гингалин бешено раздувал ноздри.
— Там. А зачем? Королева сказала…
— Еще слово, и с тобой поговорит мой запасной язык из стали! Открывай!
Тюремщик звякнул связкой ключей в дрожащих руках. Гингалин подтолкнул его:
— Скорее!
Ключ заскрипел в замочной скважине, юноша, рванув ручку, торцом двери врезал тюремщику по лбу.
— Будешь подслушивать — порежу на куски! — прошептал Гингалин зловеще.
Тюремщик, держась за лоб, кивнул, попятился. Гингалин ворвался в камеру, закрыл за собой дверь.
Темноту разбавлял бледный свет луны в решетчатом полукруглом окошке под потолком камеры. Гингалин с щемящим сердцем разглядел в углу темный куль, нахлынули страшные воспоминания о пребывании в замке Педивера.
— Леди, — сказал сдавленно.
Зашуршала солома, с изумленным криком к юноше бросилась темная фигура. От толчка он качнулся, неловко сжал в объятиях плачущую девушку. Хелия, захлебываясь слезами восторга, жадно целовала его шею, щеки, лоб.
— Вы пришли! — шептала счастливо. — Пришли!
Гингалин, обнимая девушку крепче, тоскливо посмотрел на лунную дорожку в окне.
«Зачем я пришел? — пришла усталая мысль. — Она наверняка попросит вывести ее из камеры, ведь я для нее средство побега. Хотя, может, зря я так, может, она…»
— Сэр, я знала, вы не оставите меня в беде, — всхлипывала Хелия. — Обязательно выручите…
Рыцарь с кривой усмешкой отстранил девушку. В лунном свете ярко горели ее глаза, хотя лицо скрывала тень. Гингалин поневоле остро ей посочувствовал.
— Я знала, — продолжает фрейлина, — сердце не обманешь. Мы сбежим из королевства, будем жить в уединении. Вы будете охотится, а я вести хозяйство. Или поедем к вашему отцу.
«Ага, поедем. Хозяйство, говоришь? Из тебя хозяйка, как… гм. А я охотиться буду, пока хозяин угодий не вздернет. Заманчивая перспектива».
Гингалин вздохнул, покачал головой. Хелия в ужасе замерла.
— Леди, — сказал он скрепя сердце, — я пришел осведомиться о вашем самочувствии.
— Нет! — прошептала девушка, отшатываясь. — Нет, вы лжете!
Гингалин заметил волдыри на пальцах, в глазах потемнело.
— Вас пытали?!
— Нет, нет, успокойтесь, — зачастила Хелия. — Я случайно ожглась.
— Обо что? — процедил он угрюмо, оглядывая голые стены.
— Не важно, сэр, — отмахнулась Хелия. — Довольно слов, бежим.
— Подождите, — сказал рыцарь с сильно бьющимся сердцем. — Скажите, зачем вы хотели отравить королеву?
Хелия пристально вгляделась в напряженное лицо, в лунном свете глаза юноши загадочно мерцали, и у девушки сладко защемило в груди. Но тотчас она осознала, какое неприглядное зрелище сейчас собой представляет: лицо грязное, прорехи в одежде, растрепанные волосы, и она едва не взвыла от отчаяния и стыда.
— Неужели не догадались? — спросила хрипло.
— Скажите, — сказал рыцарь моляще.
«Одно ее слово — и брошу все, ведь я ее…»
Хелия не выдержала его пристальный взгляд, опустила голову, слова с трудом слетели с губ:
— Чтобы не стояла меж нами.
— Но зачем?
— О, какой вы дурак, сэр Гингалин! — вскричала фрейлина. — Я же вас люблю! Довольны? Теперь меж нами нет неясности. Я вас люблю.
