Гальен чуть отступил назад при виде этой туши, а Аббана храбро заговорила с хозяином:
— Вы пригласили меня сегодня днем, в Изиохоне... Я — Аббана. Вот я и пришла.
— Падение люстры с потолка равносильно крушению света в масштабе нашей маленькой вселенной, — изрек Лебовера и величественно указал на люстру, висевшую над головами довлеющим монстром, а затем вдруг расцвел детской улыбкой и ухватил Аббану за локоть. — Это ваш друг? — Он не смотрел на Гальена, только на Аббану, и при этом ласково, весело посмеивался. — Ну, отвечайте же, это друг ваш, да?
— Да, — сказала Аббана. — И он мечтает о том, чтобы его попросили позировать обнаженным. Обещал сделать вид, что не потеет.
— Весьма ценное качество. — Лебовера потянулся к Гальену. И хотя тот стоял довольно далеко, а Лебовера вовсе не был великаном, крепкая, на удивление красивая рука этого толстого человека достигла Гальена и сжала его плечо.
— Э... — сказал Гальен. — Привет.
Какая-то красивая девушка, сидевшая с краю стола махнула ему рукой. И Лебовера потащил своих гостей к столу. Они ступали неловко, прижатые к горячим гладким бокам хозяина, точно куклы. Лебовера и показал их, как кукол, вытаскивая из-под мышек по очереди, сперва одного, потом другого.
— Знакомьтесь, — сказал он, демонстрируя собравшимся свои новые приобретения.
Аббана вывернулась и быстро протанцевала вдоль стола. Гальен, вяло улыбаясь, прищелкивал для нее пальцами. Прочие, помедлив, начали стучать жестяными кружками. Когда Аббана, чуть задыхаясь, остановилась, кружки загрохотали оглушающе, а молодые люди принялись зазывать Аббану к себе поближе. Она снизошла и уселась рядом с тонким, жеманным юношей с длинными ногтями, выкрашенными черной краской. К каждому ногтю, кроме того, было приклеено серебристое изображение лебедя, изумительная по выразительности миниатюра. Гальена пригласила та первая девушка, что махнула ему рукой. На ней было прозрачное платье, а единственным ее украшением служила золотая цепь, чьи звенья представляли собой крошечные изображения мужчин и женщин, сплетающихся в любовном объятии, причем каждая фигурка обладала индивидуальностью и позы не повторялись.
— Если искусство не «чистое», — тянул слова жеманный юноша, — то оно, очевидно, грязное.
— Что понимать под грязью? — живо отозвался Лебовера. Его громовой голос хорошо был слышен во всем помещении.
— Искажение идеала красоты, разумеется, — сказал сосед Аббаны
И добавил, обращаясь к девушке:
— Меня зовут Софир. А вас?
— Аббана.
— Изысканно, — сказал Софир и с тяжелым вздохом взялся за кружку, на боку которой имелась вмятина.
— Но если искусство должно быть чистым, — осмелев, заговорила Аббана, — то какой смысл в мятых кружках, в старом, разваливающемся здании?
— О, — застонал Софир, — только не произносите слова «ремонт»! Это меня убьет!
Аббана засмеялась, но больше никто не улыбнулся.
— Эстетизм гораздо глубже, чем выкрашенные стены и новая посуда, — заговорила, перегибаясь через стол, женщина в темно-фиолетовом. Ее волосы также были выкрашены в этот цвет, а лицо было очень бледным, хотя никакой пудры Аббана не заметила. Должно быть, у нее от природы такая кожа.
— В каком смысле? — храбро спросила Аббана.
— Красиво то, что обладает стилем, — сказала женщина. — То, чему можно дать название.
— Например, дубина, — сказал Гальен.
Сидевшая рядом с ним девушка удивленно подняла тонкие брови, а Софир через весь стол заметил Лебовере:
— Это то, о чем я тебе говорил.
«О чем? — подумала Аббана. — О чем он говорил Лебовере? Не о дубине же!»
— Дубина, несомненно, обладает стилем, — согласился Лебовера, совершенно явно желая быть справедливым. — Хотя предпочтительнее был бы стиль журавля.
— Чайки! — крикнула женщина в фиолетовом. И очень похоже передразнила эту птицу.
— Ой, ну нет, нет, — сказал Софир. — Невозможно!
— Почему? — спросила Аббана, делая вид, что понимает, о чем идет речь.
— Хотя бы потому, что в этом заключена агрессия, — объяснил Софир.
А женщина в фиолетовом добавила:
— Тревога обладает резко, выраженной красотой. Кроме того, в тревоге всегда есть нечто сексуальное.
— Я знал женщину, которая возбуждалась только в тех случаях, если куда-то торопилась и опаздывала, — сказал зеленоглазый молодой человек в красном тюрбане. — Особенно если ей грозило наказание.
— Это я ее открыл! — закричал Лебовера, грозя ему пальцем. — Сознайся, Рессан!
Рессан покачал тюрбаном.
— Ты велик, Лебовера, — молвил он.
— Расскажите про нее, — попросила Аббана.
Рессан перевел на новую гостью взгляд ярко-зеленых глаз и несколько минут рассматривал ее. Аббана почти пожалела о том, что обратила на себя его внимание. Взгляд был тяжелый, покровительственный. Сперва Аббане захотелось спрятаться от этого человека, несколько мгновений спустя она уже мечтала угодить ему, а под конец ее охватила тревога и вместе с тем — почти непреодолимое влечение.
— Просто служанка в таверне у Лебоверы, — сказал наконец Рессан. — Если ей давали несколько поручений сразу, она принималась краснеть, бледнеть, ронять подносы.
— Я нарочно загружал ее работой, — сказал Лебовера. — А по вечерам, разогнав посетителей, приходил к ней в каморку и срывал с нее одежду. Клянусь вам, она рычала от счастья!
Рессан сделал скромное лицо.
— А, он что-то знает! — закричала соседка Гальена. Она повела плечами, и ее острая грудь под прозрачным платьем шевельнулась. Гальен машинально провел ладонью по ее соскам, и девушка восприняла это как нечто обыденное.
— Может быть, я что-то и знаю, — сказал Рессан, — но не скажу. Я передумал.
— Итак, мы установили, что опасность содержит в себе сильный элемент сексуальности, — сказала женщина в фиолетовом. — Так что вернемся к чайке.
— Я против чаек! — объявил Софир и сунул за щеку сладкую булочку.
— Притягательна перемена ролей, — добавила соседка Гальена. — Мужчина в подчинении у женщины безумно сексуален. Женщина в мужском костюме — тоже.
— Поиск новой сексуальности ни к чему не приведет, — сказал Лебовера. — Это не есть концепция.
— Поиск старой сексуальности — это вообще тупик, — объявил Софир, жуя, и потупился.
— Ой, фу, фу, фу! — воскликнула женщина в фиолетовом. — Ты бываешь отвратителен, Софир!
— Ты тоже, — сказал Софир, глядя ей прямо в глаза.
Она взяла с блюда маслину и запустила ему в голову. Он с легкостью уклонился и укоризненно надул губы.
— Дорогая, как ты можешь! У тебя красивая задница, но все имеет предел.
— Ладно, хватит, — объявил Лебовера спокойным тоном, и спорщики тотчас послушно затихли.
