– Неужели и наша Неролин – всего лишь прекрасная маска на какой-то дряни? – Тай не верила своим ушам.
– Неролин – это вообще особь статья, – нахмурился Эрдан. – Равно как и Черный Лорд Анатаормины. Не знаю, откуда взялись самозваные господа Порядка и Хаоса, когда после ухода Непостижимых свято место оказалось пусто, но вот Неролин когда-то была обычной женщиной из племени, родственного предкам салниров, пока Элори не вздумалось сделать из нее свою куклу.
– Как? – пересохшими губами выдохнула Тай. Ей, чья жизнь целиком прошла под сенью Белой Леди, было проще поверить, что этой сущности нет совсем, чем в то, что она не блага.
– Очень просто. Девочка ходила по ночам в Замок, как многие, пока не согрешила с кем-то в дневном мире и не забеременела. А когда последствий греха было уже ничем не скрыть, решила, что смерть лучше позора, и напилась снотворных трав, чтобы умирать было не так больно. В результате сон, как и ожидалось, перешел в смерть, а девица оказалась заперта в Замке вместе со своим неродившимся чадом. Что делать с ней, Повелителю Хаоса придумать было несложно, но вот что делать с ребенком? В конце концов привел он их в некое место… признаться, я сам не очень понимаю, что это такое – вроде бы тоже владения Хаоса, но связанные не с плотскими желаниями, а со страхом… в общем, велел ей приглядывать за этим местом и вытаскивать из него детишек, которые забрели куда-то не туда. А поскольку вера в богиню-мать – едва ли не самая древняя из людских вер, так и стала она кормиться энергией от тех, кто молится жизнедающей силе.
– Ну слава небесам, – облегченно вздохнула Тай. – Это еще не так обидно. Спасать детей – не позорное занятие. А кто же тогда Черный Лорд?
– А это уже креатура Единого. Точнее, бывший проводник его воли, который помер своей смертью аккурат тогда, когда на острова Внутреннего моря пришли анатао. При всей их склонности к порядку обратить их в свою веру Единому абсолютно не светило – слишком уж они любят жизнь во всех ее проявлениях, да и вообще не для того плыли за сто морей, чтобы перенимать там чужие обычаи. Вот он и подсунул им Дирама – вроде как вассала на держание посадил, чтобы тот отправлял сеньору часть собранной энергии в виде оброка. Да только такое ощущение, что не сработало у него что-то… В чем причина, не знаю. Знаю одно: если Единый и Повелитель Снов сами назначают проводников своей воли, то наместником Черного Лорда автоматически становится верховный жрец храма на Скалистом острове, а наместницей Неролин – настоятельница одного из монастырей Белой Леди. Сами же младшие боги уже лет триста никак не выражают смертным своей воли.
– Откуда вы все это знаете, отец Эрдан? – полюбопытствовал Джарвис. – Готов поспорить, что ни в одном из древних свитков такого не вычитаешь.
Архиепископ окинул взглядом своих невольных гостей и в который раз за долгую бессонную ночь глубоко вздохнул.
– Дело в том, – произнес он глухо, – что я в своем роде собрат по несчастью Дирама и Неролин. То есть когда-то был человеком, но более им не являюсь.
Все началось, когда Эрдану, молодому способному клирику из тогда еще Лаумарского домена империи, было двадцать три – ровно столько же, сколько сейчас брату Лувесу. К тому моменту он уже два года работал в скриптории главного церковного книгохранилища в Сэ’дили, и именно его взял в подручные отец Улерт, когда пришло распоряжение патриарха разобрать манускрипты, которым более тысячи лет, проверить их сохранность и снять копии с наиболее важных, буде таковых не окажется в архиве.
Свитку, который, не глядя, вручил ему отец Улерт, было почти пятнадцать веков, и содержал он протоколы того самого Ристесского собора, на котором и произошло окончательное размежевание с еретической церковью Эньяты и Синего Дола…
«И сказал Видлат Эньяла: таких отличий шесть. Первое: тот, кого вы зовете Единым, проклинает людей и раскаивается, что их создал, наш же бог сочувствует и сострадает им в их падении. Второе: ваш Единый делит людей на избранных и иных, не достойных силы и знания, наш же бог оделяет своей милостью любого, кто взыскует ее. Третье: ваш Единый обещает в награду своим верным власть над землями и расточение врагов, наш же бог – радость и любовь вечную. Четвертое: ваш Единый называет человека прахом и велит ему помнить свое место, наш же бог уподобляет себе любого, кто творит нечто руками или умом своим. Пятое: ваш Единый призывает смирять плоть и почитать все красоты земные за соблазн, наш же бог велит наслаждаться тем, что сотворил для нашего удовольствия. Шестое: ваш Единый полагает свой закон раз и навсегда утвержденным, наш же бог учит, что не меняется лишь мертвое.
Епископ же Ристесский сказал на то: видите, он сам изобличил себя в ереси. Ибо сказано – не взыскуй сокровищ плоти, но только сокровища духа, и не люби сотворенное больше Творца.
Видлат же, не споря с тем, возразил: воистину наш бог пребывает не во времени, но в вечности, ибо лишь в вечности счастье нетленно – но разве человек счастлив лишь тогда, когда видит смерть и боль врага? Неужели ничто иное не достойно…»
В этом месте несколько слов были неразборчивы из-за бурого пятна на пергаменте. Эрдан прекрасно помнил рассказ наставника в семинарии о том, что Ристесский собор закончился большой дракой сторонников Видлата с клириками Единого…
«Ох, прости старика, – Улерт выдернул свиток из рук молодого помощника. – Дал тебе по ошибке то, что не подлежит копированию.»
«Почему?» – удивился Эрдан.
«Да потому, что перевязано красной ниткой. Значит, не положено, а почему – это уж не наше дело, тут умы поумнее нас с тобой решили.»
Позже Эрдан несколько раз пытался обсудить с тем или иным клириком тезисы Видлата – и обнаружил, что говорить на эту тему попросту неприлично. «Какой прок вспоминать эту давно посрамленную ересь?» – пожимали плечами коллеги.
Что правда, то правда – Эньята уже шесть веков как пребывала в полном упадке и не считалась соперницей Вайлэзии. И все-таки Эрдан не желал так просто сдаваться. Даже если мысли, изложенные Видлатом, враждебны истинной вере – кто сказал, что врага не надо знать в лицо? А может быть, это упрямство проистекало еще и оттого, что Лаумаром стала зваться та часть Эньяты, которая приняла-таки вайлэзскую веру…
В таком случае имело смысл поискать сведений за пределами Вайлэзии. Через знакомых торговцев, плававших на острова Анатаормины и дальше, в Менаэ-Соланн, ему удалось достать несколько древних герийских трактатов в переводе на меналийский. Затем ему в руки весьма непрямым путем попала пара интереснейших книг, написанных в самой Эньяте. Осилить их не составило особого труда – язык энья не так уж сильно отличался от того, на котором мать в далеком детстве пела ему колыбельные.
Тем временем место его в церковной иерархии делалось все более высоким – страсть к древним рукописям среди клира считалась безобидным чудачеством и не мешала карьере. Мало-помалу он стал вхож в узкие круги по-настоящему избранных, где обо всех важных вещах говорили без оглядки на чувства простецов.
И наконец, настал день, когда из уст одного из высших церковных чинов Эрдан услышал: «Любой, кто истинно верует, после смерти сольется с Единым, но лишь избранным будет дана особая милость – своими руками причинять боль его недругам!»
«То есть обычный человек, для которого любить друзей и близких естественнее, чем иссушать душу ненавистью к тем, кого он никогда в жизни не видел – всего лишь простец?» – тут же с издевкой произнес в его мозгу незримый Видлат. К тому моменту епископ Эрдан уже имел представление о том, что отношения человека с каким бы то ни было божеством основаны на обмене энергетическими потоками.
Так что же это за бог, который желает обмениваться со своими верующими лишь ненавистью? И что это за верующие, которым доставляет наслаждение причинять боль?! Никогда, ни в одной стране ремесло палача не считалось почетным!
Однако Эрдан был достаточно умен, чтобы не озвучивать своих мыслей ни тогда, ни после…
