Отказаться и умереть. Убить трёх невиновных и жить. Трое невиновных, ради моего собственного будущего. Ради моего счастья. Ради Тамлина, его двора и свободы всех земель.
Древесина острых как лезвия кинжалов отполирована так искусно, что она сверкает в цветных отблесках стеклянных люстр.
— Ну? — спросила она. Она подняла руку, чтобы глаз Юриана мог хорошо рассмотреть меня, ясеневые кинжалы, и промурлыкала ему. — Не хочу, чтобы ты пропустил такое, давний друг.
Я не могу. Не могу этого сделать. Это не охота; это не ради выживания и не защита. Это хладнокровное убийство — убить их, убить мою душу. Но ради Прифиана — ради Тамлина, ради всех здесь, ради Элис и её мальчиков… Хотела бы я знать имя одного из наших богов, тогда бы я молила их вмешаться, я бы хотела знать хоть какие-то молитвы, чтобы молить о наставлении и прощении.
Но я не знала ни молитв, ни имён наших забытых богов — только имена тех, кто останется в рабстве, если я не буду действовать. Я молча повторяла эти имена, хотя ужас от того, кто стоит передо мной на коленях, начал полностью меня поглощать. Ради Прифиана, ради Тамлина, ради их мира и моего… Эти смерти не будут напрасны — даже если они навечно проклянут меня.
Я шагнула к первой фигуре на коленях — самый долгий и самый жестокий шаг, который я когда-либо совершала. Три жизни в обмен на освобождение Прифиана — три жизни, которые не будут потрачены зря. Я могу это сделать. Я могу это сделать, даже если Тамлин смотрит. Я могу принести эту жертву — могу пожертвовать ими… Я могу это сделать.
Пальцы дрожали, но первый кинжал уже был у меня в руке, рукоять прохладная и гладкая, деревянное лезвие тяжелее, чем я думала. Три кинжала, потому что она хочет, чтобы я ощущала агонию снова и снова, берясь за новый кинжал. Она хочет, чтобы я это понимала.
— Не так быстро, — усмехнулась Амаранта, и охранники, удерживающее первого фэйри на коленях, сорвали мешок с его головы.
Это был красивый юноша из Высших Фэ. Я не знала его, никогда не видела, в его голубых глазах читалась мольба.
— Так-то лучше, — махнула рукой Амаранта. — Продолжай, Фейра, милая. Наслаждайся.
Его глаза были цвета неба, которое я никогда не увижу, если откажусь убить его, цвета, который никогда не уйдёт из моих мыслей, который я никогда не забуду, сколько бы раз я его не рисовала. Он покачал головой, его глаза настолько расширились, что вокруг всего зрачка показался белок. Он тоже никогда не увидит небо. Как и все фэйри здесь, если я провалю испытание.
— Пожалуйста, — прошептал он, его взгляд метался между ясеневым кинжалом и моим лицом. — Прошу.
Кинжал дрожал в пальцах, я сильнее его сжала. Три фэйри — вот и всё, что стоит между мной и свободой, перед тем как Тамлин сорвётся на Амаранту. Если он сможет её уничтожить… «Не напрасные жертвы» — твердила себе я. Не напрасные.
— Не надо, — взмолился молодой фэйри, когда я подняла кинжал. — Не надо!
Я судорожно вдохнула, мои губы дрожали, когда я спасовала.
Сказать «Мне жаль» — не достаточно. Я бы никогда не смогла сказать этого Андрэсу — но теперь… теперь…
— Пожалуйста! — его глаза наполнились серебристыми слезами.
В толпе кто-то заплакал. Я отнимаю его у кого-то, кто, возможно, любит его так же сильно, как я люблю Тамлина.
Я не могу об этом думать, не могу думать о том, кем он был, или о цвете его глазах, или ещё о чём-то подобном. Амаранта ухмылялась с безумным, торжествующим злорадством. Убить фэйри, влюбиться в фэйри, затем быть вынужденной убить фэйри, чтобы спасти эту любовь. Блестяще и жестоко — и она это знает.
У трона сгустились волны тьмы, и там, скрестив руки, появился Рисанд — как будто он переместился, чтобы лучше видеть. Его лицо было маской безразличия, но мою руку закололо. «Сделай это» — говорило покалывание.
— Не надо, — умолял юный фэйри.
Я покачала головой. Я не могу его слушать. Я должна сделать это сейчас, прежде чем он переубедил меня.
— Пожалуйста! — его голос поднялся до пронзительного крика.
Звук настолько меня ошеломил, что я напала.
Со сдавленным рыданием, я вонзила кинжал в его сердце.
Он закричал, забился в крепкой хватке охранников, когда лезвие вспороло плоть и кости — так гладко, как если бы это был настоящий металл, а не ясень, и кровь — горячая и лоснящаяся — пролилась на мою руку. Я плакала, выдёргивая из него кинжал, эхо его костей, задетых лезвием, жалило руку.
Взгляд его глаз, полных потрясения и ненависти, оставался прикованным ко мне, пока он не обмяк, проклиная меня, и в толпе раздался душераздирающий вой.
Мой окровавленный кинжал звонко упал на мраморный пол, когда я попятилась назад на несколько шагов.
— Очень хорошо, — сказала Амаранта.
Я хотела вырваться из собственного тела; я хотела сбежать от этого пятнающего позора, что я совершила; я должна выбраться — я не могу выдержать кровь на своих руках, липкое тепло на пальцах.
— Теперь следующий. О, Фейра, не будь такой жалкой. Тебе разве не весело?
Я оказалась перед второй фигурой с мешком на голове. Теперь девушка. Фэйри в чёрном протянул подушку с чистым кинжалом, а удерживающие её охранники сорвали мешок.
У неё было простодушное лицо и золотисто-каштановые волосы, точно как у меня. Слёзы уже катились по её круглым щекам, а её бронзовые глаза следили за моей окровавленной рукой, потянувшейся за вторым кинжалом. Чистота деревянного лезвия в сравнении с моими окровавленными пальцами была издевательством.
Я хотела упасть на колени и молить её о прощении, хотела сказать, что её смерть не будет напрасной. Я хотела, но душа будто раскололась пополам и я едва ощущала собственные руки, осколки своего сердца. Что я наделала…
— Да храни меня Котёл, — зашептала она, её голос ровный и чарующий — как музыка. — Прими меня Мать, — продолжала она читать молитву, похожую на ту, что я уже слышала однажды, когда Тамлин читал её для низшего фэйри, умершего в холле. Ещё одна жертва Амаранты. — Проведи меня сквозь врата, — я не смогла поднять кинжал, не смогла преодолеть разделяющий нас шаг. — Позволь ощутить изобилие бессмертных земель молока и мёда.
По лицу и шее покатились беззвучные слёзы, намочив грязный ворот моей туники. Она говорила, и я понимала — я никогда не попаду в те бессмертные земли. Я знала, о какой бы Матери она ни говорила, она никогда не примет меня, не обнимет. Спасая Тамлина, я проклинаю себя.
Я не могу этого сделать — не могу снова поднять кинжал.
— Позволь мне не убояться зла, — выдохнула она, глядя на меня — в меня, в мою разодранную на части душу. — Позволь не чувствовать боли.
