— Но-но, шабес-гойка! Не опошляй кашрут.
— Тем более наш новый год, Рош ха-Шана, празднуется в месяце тишрей, — добавила Кабушкина. — Уже прошёл. Эх, Егор, не получается из тебя еврей… Хоть ты хитрее большинства из нас.
По дороге на Сельхозпосёлок Элеонора спросила, не отвлекаясь от вождения.
— Ты не похож на триумфатора. Даже после вчерашнего бенефиса. Почему? Ведь победил… Вроде.
— Потому что каждый раз, преодолевая очередной тяжкий рубеж, я вижу впереди не стол с красным кумачом и на нём золотой кубок с надписью «Егору Евстигнееву — герою Галактики», а всего лишь следующий поворот, продолжение той же дороги с ухабами. Песню такую слышал, сейчас…
Он напрягся, вспоминая слова, затем спел, выстукивая аккомпанемент по пластику салона, не имея гитары под рукой.
Вот новый поворот,
И мотор ревёт,
Что он нам несёт —
Пропасть или взлёт,
Омут или брод,
И не разберёшь,
Пока не повернёшь
За поворот.
— Да, я слышала! Группа «Машина времени»[1]. По телеку в «Голубом огоньке» крутили.
Не знавший точно даты появления этой песни, Егор уж подумал предложить её «Песнярам». Хорошо, что Элеонора предупредила. Надо выяснить, ведь «Алиса», «ДДТ», «Кино», «Наутилус» и, конечно, «Аквариум» обрели популярность задолго до 1991 года. Надо не облажаться, выдав какого-нибудь «Старика Козлодоева» или «Мочалкин блюз» за своё.
— Но что-то ещё не так, — настаивала водительница. — Колись.
— Это ты колись. Кто такой Павлик?
— В смысле?
— «Ну Павлуша… Да, мой иногда задерживается. Да, когда дежурства, может вообще только утром прийти… В командировки? Редко». С кем ты собиралась встречаться у нас дома, в моё отсутствие?
— Ты прослушиваешь мои телефонные разговоры…
У неё дрогнули губы и руль в руках.
— За дорогой смотри. Или меняемся местами. Ничего я не прослушивал. Но кассету прокрутил. Должен же был знать, что вы наговорили, и это едва не попало в руки дятлам из городского ОБХСС.
— И ты решил, что я…
— Ничего не решал. Ты отказала «Павлуше» в свидании. Но не потому, что верна мне до гроба. Отнекивалась присутствием меня в доме. Думаешь, я — в восторге?
Элеонора вела машину ровно. Начался уже Сельхозпосёлок, улица Халтурина чистилась в соответствии с названием — весьма халтурно, бампер и защита картера скребли по смеси льда и снега. А по щеке прочертила дорожку слеза.
Не развивая тему, Егор примолк.
Дома, за ужином, она решилась заговорить первой.
— Он — даже не мой бывший. Так, подкатывал. Говорил: если что, то с серьёзными намерениями. Но был распределён на район в Могилёвскую область, какой-то Кличев, представляешь? Я его вычеркнула из списка перспективных. А потом появился ты, весь список обнуливший. Вот. И этот друг вычислил, где я работаю, наверно — через общих знакомых, позвонил, что перед Новым годом приедет в Минск, а скоро переведётся по повышению, давай, мол, встретимся… Я отвечаю — не одна уже, а он такой: а когда бываешь одна? Ну, ты слышал…
Она закусила губу, понимая, что объяснение выглядит неуклюже.
— И ты решила пококетничать.
— Ну… Вроде того. Мне смешно было.
— Да, я слышал, как ты призывно хихикала, — Егор отложил вилку, отправив в рот последний кусок отбивной с пюре. — Теперь слушай. В прежние времена рыцарь, уходя в дальний и опасный поход, одевал своей даме пояс верности. Тогда не думали, что с ним не помоешься и не подмоешься, дама не сходит к гинекологу и вообще провоняет. Сейчас технологии изменились. Так вот, если вживить тебе проушины, чтоб я вешал туда замок, а ещё замок на рот и на попу, чтобы не… ты понимаешь… В общем, ничего делать не стал бы. Тут или доверие есть, или его нет. Когда я иду на вечер, а даже если на ночь в нархоз к студенткам, потому что того требует служба, ты мне или тоже веришь, или нет. Никак иначе.
— Конечно…
— Потому что в противном случае нам лучше разойтись до того, как непонятки станут невыносимыми. До рождения ребёнка и регистрации брака. Мы давно перешли в семейные отношения, раньше, чем подали заявление в Дворец бракосочетаний. Период «без обязательств» проскочили с ходу. Я выполняю свои обязательства, даже если засыпаю комплиментами какую-нибудь ссыкуху, выуживая данные, важные для уголовного дела. Но тебе нафига крутить хвостом перед каким-то бесперспективным Павлушей?
— Потому что я — женщина! — всхлипнула Элеонора. — Хочу принадлежать только одному мужчине, но нравиться всем! Я честное слово тебе не изменяю! И не изменю. К тому же, я тебя боюсь…
Она придвинулась вплотную и положила голову на плечо, абсолютно вразрез последним словам, это был жест доверия, а не страха.
— Особенно после вчерашнего, когда я большому дятлу крыло сломал? Кстати, в двух местах.
— Лучше скажи — зачем?
— Видел как-то этого переростка на «Динамо». В честном бою он бы меня завалил. В кафе вырубил двух гэбешников, у Аркаши глаз заплыл, у второго фаберже стали синие как небо перед грозой. Потом пробил бы дорогу к выходу, и тут двое, блокировавшие лестницу, вынуждены были бы стрелять на поражение.
— Ты его спас? Гуманный какой…
— Получилось нормально. Но так не всегда. Другой дятел полгода назад, решив, что умеет летать, кинулся с криком «убью», когда я стоял на фоне окна. Пытался выкинуть меня наружу.
Элеонора испуганно вскинула голову.
— А ты?
— Вежливо уступил дорогу. Он, как каратист хренов, прям так ногой вперёд и вылетел. Вынес окно вместе с рамой.
— Убился?
— Нет. Мне сказали, что даже ходит. Под себя. По его расчётам, падать мордой на мостовую полагалось мне. Чуток ошибся.
— Из-за женщины?
— Опять ревнуешь… Нет! Помнишь, я с бухты-барахты залетал к тебе — забрать кассету? Вот. На той кассете была записана его угроза меня прикончить. Иначе… Еду в Магадан…
— Хорошо, что случайно её не выбросила.
Ладонь, гладившая Егора по груди, начала опускаться ниже — на живот и дальше вниз, туда, где на джинсах немедленно поднялась ответная выпуклость. Они не то чтобы поссорились, но всё же разговор вышел непростой. Разрядить атмосферу она решила способом, практикуемым женщинами на протяжении тысячелетий, и не прогадала.
х х х
Глеб Василевич, он же «Баклан» и двоюродный брат Ольги Плоткиной, смотрел с гадкой паспортной фотографии глазами шестнадцатилетнего нахала с редкими усишками на прыщавом лице. Возможно, на двадцатипятилетие, когда в советский серпасто-молоткастый вклеивается второе фото из трёх, парень станет солиднее. Или на справке об освобождении из зоны, зло подумал Егор, разглядывая листок со сведениями, собранными КГБ.
— Можем сделать подарок твоему Папанычу, — сообщил Сазонов. — Покажет раскрытие под окончание года. Не убийство, но дело резонансное, преступление серийное.
— Он оценит.
— Перебьётся. Сделаем иначе. Продолжай охмурять сестру Василевича, сам запишись на гонки. Как только объявит их — возьмём всех сразу. Включая зрителей.
— Резон есть, — не стал спорить Егор. — Меня лишь беспокоит, они сопрут и потом расколбасят пять машин.
— Значит, нужно работать оперативно. Пока не начали бить. А потом, когда задержим этих, так сказать, зрителей, найдётся кому погасить ущерб. Ты видел только одну сторону этого мирка, где высшее чиновничество не брезгует ничем. К нам докатываются и другие сигналы: об игорных домах, о публичных домах или поставкой девочек на дом. Даже, мерзость, мальчиков. Милиция давно должна была всё это пресечь. Но никто не заинтересован. При Щёлокове требовали не столько действовать, сколько красиво отчитываться об изображении этой деятельности. Приходится браться нам. А народ уже чувствует перемены. Сообщают охотнее. Раньше боялись, если дело касалось бояр или боярских недорослей.
— И вы всех — в тюрьму? Особенно клиентов? Что-то не верю.
— Ты прав. Арестовать половину республиканского, областного и городского партаппарата нам никто не даст. Товарищ Андропов не допустит массовой дискредитации Советской власти. Замаранные будут увольняться с устройством в народное хозяйство, и не только на руководящие либо идеологические должности.
