И отвечал ему Линдо:
— Узнай же, что сегодня или, скорее, вчера ты вступил в пределы того края, что зовется Алалминорэ, или «Земля Вязов», гномы же называют его Гар Лоссион, или «Край Цветов». Он считается срединной и прекраснейшей частью острова, первым же среди городов и деревень почитают Коромас или, как некоторые зовут его, Кортирион — тот самый город, где сейчас находишься ты. Поскольку стоит он в самом сердце острова и еще из-за высоты его могучей башни те, что говорят о нем с любовью, называют город Цитадель Острова или даже Цитадель Мира. Не только великая любовь тому причиной: весь остров обращается к здешним жителям за мудрым советом и наставлением, за песней и знанием; здесь же, в огромном корине вязов живет Мэриль-и-Туринкви. (Корин же — это огромная изгородь в форме круга из камня, колючего кустарника или даже деревьев, внутри которой земля покрыта зеленым дерном). Мэриль происходит из рода Инвэ, прозванного гномами Инвитиэль; он был Королем над всеми эльдар, в ту пору, когда жили они в Коре. Так было встарь, еще до того, как, услышав плач мира, Инвэ увел народ свой в земли людей; но это — события великие и скорбные; о том же, как эльдар пришли на этот дивный одинокий остров, я, может статься, расскажу в другой раз.
Но, спустя много дней, Ингиль сын Инвэ, видя, что край этот радует глаз, остался здесь, а с ним — самые прекрасные и мудрые, самые веселые и великодушные из эльдар [прим.3]. В числе многих других сюда пришел мой отец Валвэ, что отправился вместе с Нолдорином на поиски гномов, а также и отец жены моей Вайрэ, Тулкастор. Он был из народа Аулэ, но долго прожил среди Прибрежных Флейтистов, солосимпи, и потому пришел на остров одним из первых.
И вот Ингиль выстроил огромную башню [прим.4] и назвал город Коромас или «Приют Изгнанников Кора», однако из-за этой башни город ныне чаще называют Кортирион.
К этому времени трапеза подошла к концу; тогда Линдо наполнил чашу, а вслед за ним — Вайрэ и все собравшиеся в зале; но Эриолу он сказал так:
— То, что наливаем мы в чаши, зовется лимпэ, напиток эльдар, юных и старых; благодаря ему сердца наши остаются молоды и песни рождаются на устах; но напиток этот предлагать я не вправе: только Туринкви позволено давать его тем, что не принадлежат к народу эльдар. Вкусивший же его должен навсегда остаться с эльдар Острова — до тех пор, пока те не выступят в путь на поиски утраченных семейств этого народа.
Тогда Линдо наполнил чашу Эриола — но наполнил ее золотистым вином из старого бочонка гномов; и все поднялись с мест и осушили чаши «за Исход и за то, чтобы вновь зажглось Волшебное Солнце». Тут трижды прозвучал Гонг Детей, и в зале поднялся радостный шум, и в конце зала, там, где не было очага, распахнулись огромные дубовые двери. Многие взяли в руки со стола свечи, укрепленные в высоких деревянных подсвечниках, и подняли их над головою, прочие же смеялись и весело переговаривались промеж себя. И вот толпа расступилась в обе стороны так, что образовался проход, по которому прошли Линдо, Вайрэ и Эриол; когда же они переступили порог, остальные последовали за ними.
Теперь увидел Эриол, что находятся они в недлинном, широком переходе, стены которого до середины увешаны гобеленами; на гобеленах изображены были многие сюжеты, но в ту пору Эриол не знал, что означают они. Над гобеленами, как показалось ему, висели картины, однако в полумраке Эриол не мог разглядеть в точности, ибо те, что несли свечи, держались позади, а впереди единственный источник света находился за открытою дверью: алый отблеск, словно от яркого пламени, играл на полу.
— Это Огонь Сказаний пылает в Каминной Комнате, — сказала Вайрэ, — он не гаснет весь год, ибо пламя это — волшебное, великая помощь от него рассказчику — но идем же туда, — и Эриол отвечал, что лучшего и желать не может.
Тогда все, смеясь и переговариваясь, вошли в комнату, откуда струился алый отсвет. Убранство комнаты радовало глаз — это можно было заметить даже в отблесках огня, что плясали на стенах и низком потолке, в то время как во всех углах затаились глубокие тени. Вокруг огромного очага разбросано было множество мягких ковриков и упругих подушек; а чуть поодаль стояло глубокое кресло с резными ножками и подлокотниками. И вот что почувствовал Эриол в тот раз, да и во всякий другой, когда входил туда в час рассказов, — сколь велико не было бы число собравшихся, комната всегда казалась как раз впору: просторна — но не слишком велика, мала — но не тесна.
И вот все, стар и млад, расселись кто где хотел, Линдо опустился в глубокое кресло, а Вайрэ — на подушку у его ног; Эриол же, наслаждаясь жаром алого пламени, невзирая на то, что стояло лето, вытянулся у самого очага.
Тогда молвил Линдо:
— О чем повести нам нынче речь? Поведать ли о Великих Землях и поселениях людей; о валар и Валиноре; о западе и его тайнах, о востоке и его славе, о юге и нехоженых его пустошах, о севере, мощи его и силе, либо об этом острове и обитателях его; либо о былых днях холма Кор, где жил некогда наш народ? Ибо нынче вечером мы принимаем гостя, путешественника великого и славного, сына Эарэндэля, как сдается мне, — так не поведать ли нам о дальних странствиях, о кораблях, о ветрах и море? [прим.5]
На расспросы эти одни отвечали одно, другие — другое, но, наконец, Эриол молвил:
— Прошу вас, если и прочим придется это по душе, поведайте мне на этот раз об острове, с особою же охотой послушал бы я об этом чудесном доме и славных его обитателях; ибо не видывал я дома прекраснее этого и не глядел на отроков и дев более милых.
Тогда молвила Вайрэ:
— Узнай же, что встарь, во времена Инвэ [прим.6](а об истории эльдар до того знаем мы немного) были в Валиноре дивные сады близ серебряного моря. У самых границ той земли находились они, хотя и недалеко от холма Кор; однако же из-за удаленности от солнечного древа Линдэлос там вечно царил словно бы летний вечер, кроме тех часов, когда в сумерках на холме зажигали серебряные светильники, и тогда яркие искорки, подрагивая и переливаясь, кружились в танце на дорогах и тропах, гоня прочь темные тени дерев. Тогда радовались дети, ибо чаще всего именно в этот час новый друг, бывало, приходил к ним по дороге, что называлась Олорэ Маллэ или Тропа Снов. Говорили мне, хотя и не знаю, верить ли, будто дорога эта вела окольными путями к домам людей, но этой стезей сами мы никогда не следовали, когда уходили в ту сторону. По обе стороны ее высокие насыпи и огромные тенистые деревья, в кронах которых словно бы поселился неумолчный шепот; крупные светлячки мерцают тут и там на поросших травою обочинах.
К высоким решетчатым воротам тех садов, что в сумерках сияли золотом, вел путь грез; оттуда же извилистые тропинки, окаймленные самшитом, уводили к прекраснейшему из садов, в глубине которого стоял белоснежный домик. Из чего построен он был и когда, никто не ведал, не ведают и сейчас, однако говорили мне, будто лучился домик мягким светом, словно сложен был из жемчуга; крыт был соломой, но соломой чистого золота.
По одну сторону от него густо разрослась белая сирень, а по другую возвышался раскидистый тис; из побегов его дети ладили луки, а по ветвям карабкались на крышу. Все сладкоголосые птицы, сколько их есть, пели в кустах сирени. Стены домика покосились от времени, и его бесчисленные решетчатые окошки приняли причудливые очертания. Говорилось, будто никто не жил в нем, но эльдар тайно и ревностно охраняли домик, чтобы никакое зло не коснулось его, и чтобы, однако, дети, играющие там на приволье, не ощущали опеки. То был Домик Детей или Игры Сна, а вовсе не Утраченной Игры, как неверно говорится в песнях людей — тогда ни одна игра не была еще утрачена; только ныне и здесь, увы, существует Домик Утраченной Игры.
