К нему обращаются почтительно и даже подобострастно, он отвечает коротко и повелительно. На меня словно пахнуло холодным ветром, свежим и одновременно несущим нечто опасное, словно тащит за собой грозовую тучу. Высокий, лет под пятьдесят, хотя могу и ошибиться, крепок и широк в кости, сухощав, толстые жилы молча говорят о силе и крепости тела. Обожженное солнцем лицо не по-степняцки удлинено, даже глаза не привычно темные, а пугающе прозрачные, словно высокогорный лед, Я присматривался к нему, чувствуя себя так, словно наблюдаю за опасным хищным зверем, что мурлычет и ласково щурится на солнце, но в любой момент может вцепиться в горло.
По виду, из того взрывного теста, которое дает Чингисханов и аттил, двигается неспешно, но энергия из него хлещет и переполняет его телохранителей.
Между бесстыдно цветущими деревьями по аллее в нашу сторону шел чем-то сильно раздраженный Ланаян, за ним едва поспевают двое стражей. Он на ходу жестикулировал, отдавая приказы, стражи кивали и что-то говорили, оправдываясь, слабыми голосами.
Заприметив меня, он взмахом руки послал их к воротам, сам подошел, нахмуренный, настороженный и злой.
— Чем-то могу помочь?
Я покосился на его начищенный панцирь, служака, таким нравится бдить и охранять, поддерживать строгий порядок.
— Можешь…
— Чем? — потребовал он.
Голос его звучал резко, хотя я видел, что начальник стражи пытается его смягчить, ссоры с диким варваром не в его интересах, напротив, его работа — обеспечить тишину и покой в саду и дворце.
— Не знаю, — ответил я откровенно. — Знаю, только что помочь может всякий.
Он посмотрел поверх моего плеча на выглядывающую рукоять двуручного меча, перевел взгляд на новенькую перевязь.
— А вы не успели помочь себе самому в городе? Вино, женщины, драки?… Меч, как вижу, выделки наших оружейников. Хорош?
— Очень, — признался я. — Чувствуется, что не воюете.
— Почему?
— Слишком хорош, — объяснил я. Он нахмурился.
— Не понимаю.
— Когда воюют, — объяснил я, — делают оружия много. И когда много — качество хромает. Этот делали неспешно, очень неспешно. Он слишком хорош, даже из ножен вынимать жалко, а то затупится.
Он кивнул.
— Да, у нас мечи такие. А как наши таверны, женщины? Я бесстыдно ухмыльнулся.
— Настоящие мужчины всегда все успевают.
Он не отводил взгляда, ветерок с моей стороны, так что почуял бы запах вина. И женщинами не пахнет в том смысле, что когда мужчина выходит от таких, по нему видно, где был и что делал.
— Вы похожи на человека, — произнес он сухо, — который успевает в самом деле. Вас устроили удобно?
Я отмахнулся.
— Нам, детям степи, удобно везде. Кто вон тот человек?
Он даже не посмотрел, куда я указал взглядом, все еще всматривался в мое лицо.
— Конунг Бадия, — ответил он негромко. Лицо стало непроницаемым, словно маска жреца из дерева. — Степной вождь племени мергелей. Довольно сильного и многочисленного, а теперь, усилиями конунга, еще и богатого.
— А что он делает здесь? Гонялся бы за козами…
Глаза начальника стражи чуть сузились, я не понял, на что так он среагировал, а ответил еще тише и после выжидательной паузы:
— Да, я вижу, вы не просто издалека, а… очень издалека. Здесь, в королевстве, уже все знают, что хотя правит Его Величество, приказы все чаще отдает Бадия. Ему в городе жить нравится больше. Вообще-то многим из кочевников это нравится, но конунг достаточно силен и отважен, чтобы осмелиться такое говорить вслух.
— Да, — пробормотал я, — по нему видно, что силен… и осторожен. Очень важное сочетание для политика.
Ланаян кивнул, и хотя выражение глаз прячет, но я заметил блеснувшие в них искорки.
— Да, ему среди вождей нет равных. К примеру, ярл Элькреф перед ним младенец.
Я пропустил мимо уже неслучайное упоминание ярла, к которому я прибыл, поинтересовался:
— А что его мергели? Еще не готовы растерзать за отступление от древних обычаев и за поклонение чужим богам?
— Кто-то готов, — ответил он осторожно, — кто-то нет.
— Почему?
— Почему нет единодушия?
— Да, — сказал я. — Как же честь рода, племени, верность отцам и традициям?
Он помолчал, вид такой, словно решает, что мне можно сказать, что еще рано, вот так и бывалые солдаты становятся осторожными царедворцами.
— Да, — проговорил он, — такие случаи бывали… в других племенах. Но конунг умен и все учел.
— Как?
— Часть старейшин, — ответил он, — сумел поселить здесь… сперва как бы временно для каких-то дел, а потом те и сами ощутили сладость жизни в большом городе.
— Я их видел, — сообщил я. — Когда ходил по городу. Выглядят, как вороны среди павлинов.
Он чуть усмехнулся.
— Вы, дети степей, выражаетесь очень образно.
— А вы?
— Мы предпочитаем точность.
— Чем здесь занят конунг?
Он ответил четко, хотя еще больше приглушил голос:
— Сейчас конунг все больше забирает власть в королевстве, хотя король, как мне кажется, этого даже не замечает.
А если и замечает, то втайне рад, что с его плеч снимают тяжесть управления.
— Или не хочет замечать, — предположил я. — Когда ничего не можешь сделать, лучше делать вид, что все хорошо. А как вам это?
Я как выстрелил вопросом, но Ланаян не повел и бровью, смотрел мимо меня на дворец, лицо ничего не выражает, в глазах снова непроницаемая завеса, лишь вздулись желваки, но это можно трактовать по-всякому.
— Я всего лишь начальник стражи, — обронил он наконец. — Я слежу за порядком.
— За старым или новым?
— Некоторые полагают, — произнес он ровным голосом, — порядки совсем не изменятся.
— Ух ты! Почему?
— Город сам всех меняет, — пояснил он все тем же чересчур равнодушным тоном.
— А как считаете вы?
Он посмотрел на меня в недоумении.
— А вам это надо? Хорошо, мое личное мнение, но только личное, если конунг возьмет власть в городе, все будет зависеть от того, как много он возьмет в город людей. Своих, кочевников.
— А в чем разница?
Он нервно дернул щекой.
— Железной рукой управляет только телохранителями. В его племени, как у вас всех, — свобода. Пока кочевники заходят в города только для торговли, они ведут себя согласно древнему Закону о Мире, что подписали после окончания первой войны города и кочевники…
— А была и вторая?
Он с досадой отмахнулся.
— Не цепляйтесь к словам. Кочевники захватили Гандерсгейм в первой и единственной войне, но договор с побежденными составили мудро. Кто их надоумил, не знаю, однако все сотни лет он устраивал обе стороны. Кочевники страшатся городов, как чумы. Кто соблазняется нашим укладом и переезжает в город, тот навсегда потерян для племени! И потому все их обычаи направлены на то, чтобы углубить между нами незримый ров. Однако, если конунг приведет в город слишком много своих людей…
