Сколько навара имел сам Равиль, доктор Кадаль даже не представлял, да и не очень-то задумывался насчет доходов атабека. Иногда он по-прежнему лечил людей бесплатно. Теперь он мог позволить себе подобную роскошь — именно как роскошь, как легкую, необременительную филантропию. Однажды ар-Рави, пронюхав об этом по своим каналам, решил было вразумить Кадаля, но доктор посмотрел на разоравшегося атабека, как смотрел иногда на фотографию несимпатичного ему пациента, и «орел», с хрустом захлопнув клюв, плюнул на ковер и ушел.
А Кадаль задумался: впрямь ли однозначно его неумение влиять на человека при личном контакте?
Позже, успокоив нервы и пригласив доктора отобедать в дорогом ресторане, Большой Равиль с не свойственной ему деликатностью попросил, чтобы Кадаль хотя бы не распространялся о своей бесплатной практике. Если доктору по душе благотворительность — ради бога, все не без греха, одни любят мальчиков, другие субсидируют музеи, но зачем же сбивать цены на свои услуги? Богатые клиенты этого не поймут.
Кадаль согласился, что атабек прав, выпил по поводу примирения бокал шербета и пообещал не афишировать случаи бесплатного лечения.
В общем, недоразумение было улажено, а вскоре между Кадалем и ар-Рави установилось нечто вроде своеобразной дружбы: оба безоговорочно признавали авторитет и незаурядные способности партнера в его области, но при этом симпатия Равиля носила легкий оттенок снисходительности к одаренному свыше, но абсолютно непрактичному «знахарьку», а Кадаль, в свою очередь, ценя деловую хватку и острый ум Равиля, относился к «горному орлу», как к большому ребенку, увлекшемуся опасной игрой и считавшему эту игру единственным смыслом жизни, что, по мнению доктора, было в корне ошибочно.
Но, независимо от нюансов, новые друзья хорошо ладили и были вполне довольны друг другом. Несколько раз они даже отдыхали вместе на курортах побережья Муала или в Озерном пансионате, расположенном в пригороде Дурбана на месте бывшего гарема правителя города.
Впрочем, любая из девочек, приезжавших по вызову в Озерный пансионат, могла дать сто очков форы гаремной наложнице по части умения ерошить мужчинам паховые перышки. Еще бы, девочки были дорогие, а наложницы — бесплатные…
Самое смешное: до сих пор, заходя в цирюльню или чайхану, Кадаль искренне боялся, что у него не хватит денег рассчитаться за стрижку или поджаристый лаваш. Динаров в кожаном портмоне достало бы завалить лавашами всю кладовку, а подстричь на эти деньги можно было бы целый хайль новобранцев — и вот поди ж ты!
Зато в присутствии Равиля доктор ловил себя на том, что начинает сорить деньгами.
Комплексы прошлого.
…Успешное сотрудничество друзей-партнеров продолжалось уже четыре года, но в последнее время кошки все чаще скребли на душе у Кадаля.
Теперь он хотел знать клички этих непрошеных кошек.
Доктор не догадывался, что для этого придется копаться на помойках бытия.
* * *
Взгляд скользил по мелким строчкам газетного шрифта, информация тонким, монотонно журчащим ручейком вливалась в мозг — и тут же падала в некий отстойник, минуя сознание, занятое сейчас совсем другим.
«Вооруженный маньяк застрелил из автоматической винтовки девять человек в центре Дурбана, после чего оружие взорвалось; преступник скончался на месте, не приходя в…»
Еще одно убийство-самоубийство — снова набитый песком ствол?!
Едва не перевернув кофе, доктор Кадаль порывисто вскочил и в два шага оказался у журнального столика, на котором лежала стопка старых газет недельной давности — хорошо, что прислуга не удосужилась их выбросить!
Нужные сведения буквально бросились в глаза: да, вот они — одно, два… и еще два случая подряд до боли знакомых самоубийств! Итого — пять. Столько же, сколько у Кадаля было пациентов с одинаковой манией! А ведь это неполные данные, причем только за последнюю неделю!
«И в трех случаях из пяти фигурируют револьверы марки „масуд“!» — отметил вдруг Кадаль. Возможно — совпадение, а возможно… Он не знал, что еще — «возможно». Возможно было все.
«Демон меня побери! — обожгло доктора. — Неужели всю эту дрянь, кроме меня, никто не видит?! Или видит? Может, делом уже занялись соответствующие службы (Кадаль не очень представлял, какие именно службы в данном случае будут соответствующими) и я просто лезу не в свои шаровары? Только, во-первых, я еще никуда толком не влез, а во-вторых… похоже, влезу!»
Подойдя к телефону, он набрал номер Равиля. Шейха «Аламута» наверняка не было дома, но в последнее время ар-Рави всюду таскал с собой эту новомодную штучку — радиотелефон, так что Кадаль не сомневался: он сумеет вызвонить своего друга и атабека.
В кои-то веки доктору действительно понадобилась его помощь.
— Салам, Равиль… Да, это я, Кадаль. Слушай, у меня к тебе просьба: скомандуй переслать ко мне в почтовый ящик… нет, не ящик, а… ну, телевизор с клавишами!.. Точно! На мой компьютер все, какие найдешь, данные по Узиэлю ит-Сафеду… А что, есть еще один Узиэль, кроме теперешнего главы корпорации «Масуд»?.. Кончай ржать, я не собираюсь заняться промышленным шпионажем… Да, естественно, именно официальные, доступные сведения, за которые не дают пожизненный зиндан!.. Сам? Я его боюсь, этот твой телевизор, а ты говоришь: сам… Что? Включить? Зачем?.. А-а, понял! Ладно, включаю и жду!.. Да, позвоню вечером или завтра. Ас-салам!
Загадочный ящик с кнопками и небольшим телеэкраном принялся злобно бурчать на доктора, изрыгая невнятные гадости и мигая целым созвездием лампочек. Кадаль поспешил отодвинуться подальше — он стыдился признаться, что до сих пор побаивается компьютера, называя его про себя детищем Иблиса. Однако Равиль убедил доктора, что чудо техники может пригодиться, и заставил взять несколько уроков обращения с подозрительным ящиком у застенчивого очкарика — последний, уходя, всякий раз с завистью косился на Иблисово детище и бормотал под нос:
«Везет же…»
Кому именно везет и кому должно было бы везти, если бы в мире царила очкастая справедливость, паренек тактично замалчивал.
Только теперь доктор понял, насколько прав оказался ар-Рави, всегда старавшийся идти в ногу со временем. На обзвон специальных хранилищ, архивов и библиотек, поиск нужных материалов и корпение над ними у Кадаля уже просто не было времени — властная уверенность в этом не поддавалась логическому осмыслению, будучи сродни знакомому ощущению слияния с чужим мозгом. Сколько их оставалось, кругов часовых стрелок по циферблату неведомого? День?
Два? Неделя? Месяц? Хорошо бы — месяц. Но вряд ли. События развивались стремительно и фатально, надвигаясь из-за грани невероятного; и невероятное постепенно становилось маловероятным, а затем — и весьма вероятным, норовя под шумок стать единственно возможным. Что тогда? Человечество отыщет у себя висок, один на всех, и пустит в него пулю?
