Ольга Громыко - Птичьим криком, волчьим скоком

Ознакомительная версия.

– В прошлый раз недоглядел я – мыш в кувшине утоп, а сыскался только на дне в порожнем. Хорошо, я же и разливал, отставил да припрятал потихоньку, а то надавали бы мне гости тумаков, как пить дать!

– Найдешь – клади на закусь, – пошутил Ивор, окидывая взглядом избу, больше смахивающую на знахарскую кладовую – свисали с матицы пучки ромашки, зверобоя, череды, сморщенные корни одуванчика, которые несведущие люди принимают за крысиные хвосты, полотняные мешочки с мелко истолченными травками – ведьмарь признал по духу девясил, аир, шалфей и многие другие, не имеющие названий на человеческом языке.

– В горнице еще больше, – сообщил Еловит, наблюдая за гостем. – Зайдешь – расчихаешься. Ты скажи прежде – счеты сводить надумал? Знавал того купца?

– Да нет вроде. Водяницы растревожились, вот и заглянул проведать.

– Наглядел чего? – Мельник выжидательно замер с кувшином, занесенным над кружкой. – Говори уж, не томи!

Ивор помолчал, подбирая слова.

– Кто-то забрал жизнь, которая ему не принадлежала. Водяницы пытаются вернуть украденное, но выходит еще хуже. Равновесие нарушено, Еловит. Я должен его восстановить, пока не слишком поздно.

– А ежели не сумеешь?

– Должен. И как можно скорее.

Медовуха наконец потекла в кружку, остановившись вровень с краями.

– Ты, бают, давеча у старосты гостил? Выведал что хотел?

– Я с ним не разговаривал, – пожал плечами ведьмарь, за хрусткий рыжий хвостик вытягивая с тарелки белоглазую плотку.[18] – Посидел, поглядел, что за он, да и пошел прочь…

– Ну, дурень! – вырвалось у Еловита. – С самим старостой заелся?! Ох, припомнит он тебе это!

И, неожиданно понизив голос, добавил:

– А ведь правильно. Что этот староста знает, по двору своему князем выхаживая? Ему-от скажут, что он слышать хочет, а в кармане шиш сложат.

– Ну, скажи ты лучше, – добродушно предложил Ивор, отделяя рыбий бочок от костистой нитки хребта.

Гулко стукнулись кружками, отхлебнули.

– Слухи передавать – последнее дело, – смочив горло, начал Еловит. – Я с тем купцом дружбы не водил, пару раз издали приметил, да после ходил со всеми на тело глядеть. Дрались они там, по земле видать, мурава клоками выворочена. А топором сзади ударили, темя рассеченное до сих пор перед глазами стоит. И стволы высоко кровью забрызганы – выходит, стоячего убивали. Двое их было, как пить дать. С одним схватился, второй сзади подошел неслышно да по затылку и тюкнул.

Ивор кивнул. Медовуха была хорошая, крепкая и душистая, на травах. Рыба тоже удалась на славу.

– Про соседей своих что скажешь?

– А ничего не скажу. Ни с кем он не бранился, покладистый мужик был, зацепи – и то не сразу осерчает. Третий год к нам ездил, женился вот по весне. Красивую девку взял, веселую. Кметка твоя тоже спрашивала, я ее потехи ради на старостиных сынков науськал, главных разгильдяев на селе; теперь не разговаривают с ней, разобиделись. Пристала, поди, как банный лист: отчего да почему первыми с озера ушли, на труп долго глядеть не стали, да притом пересматривались хмуро? Было бы на что глядеть…

– Она-то сама что за птица?

– Жалена? Кто ее знает, вроде и бойкая девка, а скрытная. Посиделки давеча были – не пошла, цельный день на лавке у забора просидела, все оружие свое перебирала до вострила. Парни мимо шли, шутку обронили, так она, худого слова не говоря, нож метнула, одному вихор напрочь снесла.

– Хорошо наточила, – заметил Ивор. – А на селе что говорят, на кого кивают?

Мельник задорно прищурился:

– Как заведено, у каждого свой враг в запасе! Кметку грозную, как ту свинью, друг другу подкладывают, а толку чуть. Перебранились только всем селом.

– Что, и староста не утерпел, к народной забаве руку приложил?

– Этот как раз от чистой души старался, да много ль проку на пустом месте догадки строить? – махнул рукой Еловит. – Знаю я, кого он ей сосватал. Меня да Курю Златоуста. Есть тут у нас один мужичонка пропащий, своей скотины не держит, в огороде лебеда пуще репы вымахала, изба не крышей – решетом ледащим покрыта. Приворовывает по малости, в работники по весне нанимается, тем и живет.

– Тебя-то за что? – усмехнулся Ивор, заранее зная ответ.

– Как это за что?! – нарочито поразился Еловит. – А кто водянику за помол платить будет? Всенепременно надобно в озеро пару мертвяков по осени спихнуть, дабы жернова не скрипели!

– Скажешь тоже. – Ведьмарь с удовольствием допил бражку.

– Я-то шучу, а у другого за правду выдать язык не отсохнет. – Мельник с сожалением поглядел в опустевшую кружку. – Эх, наполнить бы вдругорядь, да перед работой много пить не след. Луна растет, мороз крепчает – встанет скоро моя мельница. Последний помол на сегодня взял.

– Не скрипят жернова-то?

– Кум не попускает, – улыбнулся Еловит, кивая на побитую рябью воду у плотины. – Подлить тебе?

– Плесни до середины. А кто купца с женой на постой брал?

– Да Веслава, вдова Авдеева. Ну, ты знаешь, запуганная такая баба, худющая, как жердь. От петуха убежит без оглядки, ежели тот косо глянет. С убийства сама не своя ходит, разговаривать ни с кем не желает, ну да она и раньше не шибко болтливая была. Завертывала ко мне давеча, зерно привозила – лошадь-то купцова с возком ей досталась, навряд ли иные наследники объявятся. Веславин старшенький Радушки моей ровня, играли вместе, дочка мне потом открылась – мол, сказывал ей Ставко, вроде кричал в ту ночь на дворе кто-то, да мать спала, а он выйти поглядеть не отважился. Пару раз крикнуло и затихло.

– Вроде ж две лошади было?

– Одну, постарше, она сразу кузнецу продала, а с тех денег зерном на зиму запаслась да сена для второй лошадки прикупила. Вот уж точно люди сказывают: не было счастья, да несчастье помогло. Совсем вдова худо жила, второй год без мужика, куда ей одной поле поднять – самой едва на прокорм хватало, а тут еще малышни полная хата, помощники пока никакие, а всех одеть-накормить надобно.

– Добро… – Ивор отставил кружку, поднялся из-за стола. – Что ж, спасибо за хлеб-соль, пора и мне за свой помол браться.

– К Куре-то сходи, – сказал напоследок Еловит. – Завелась у него денежка, заезжал давеча мешок муки прикупить. Я девке твоей не говорил, она на расправу скорая: мужичонка-то вороватый, да трусоватый, кишка тонка топором махать. Вот за молчание мзду брать – по нем. А и проговорился бы – веры ему особой нет, против меня и то засудят, потому юлить будет до последнего. Ежели кметка его и пытала, с носом осталась. А ты его по-душевному спроси, как умеешь… Припугни там сглазом каким, что ли…

Подошла невесть как проведавшая об уходе гостя Радушка, со вздохом передала из рук в руки обвисшую, возмущенно дергающую хвостом кошку. Мерила, поди, лялькины одежки, ишь, взъерошилась.

Ознакомительная версия.