— Потому, что на войне вообще с правилами сложно, — предположил Секар.
— Потому, что без правил дешевле, — поправила Джелла, — хотя по жизни ты прав. Какие, на фиг, правила на войне. Вот, вчерне, и вся политика. Йо?
— Ну, да. Примерно так я себе и представлял. Ничего особо сложного, правильно?
— Верно, Малик. Согласно Хартии, политическая система должна быть такой простой, чтобы ее понимал каждый житель со средним образованием. Иначе жители не смогут осмысленно реализовывать управление страной.
Секар отхлебнул саке и спросил:
— Джелла, а какое отношение все это имеет к постановлению о депортации?
— Прямое, бро. Эти типы требовали, чтобы правительство делало то, на что не имеет права.
— То есть, — уточнил он, — мы приходим к разнице между правительством и государством?
— Вот именно.
— А можешь максимально кратко напомнить эту разницу?
— Правительство обслуживает людей, а государство управляет ими.
— Пожалуй, это слишком кратко.
— То-то же, — Джелла усмехнулась, — ладно, объясняю на пальцах. Когда ты заказываешь уборку дома, тебя интересует, чтобы за определенную плату там навели чистоту и тебе по фигу, кто конкретно это сделает. Теперь прикинь, если ты заказал, кто будет делать, но не определил, что именно делать и почем. Ты вернулся домой и видишь: чистота так себе, зато книги на полках и картинки на стенах другие, чем были, ящик стола вскрыт, часть писем выброшена, а вместо халата в ванной висит пижама в клеточку. Стоимость всех этих художеств включена в счет и внизу приписка: мы решили, что так будет лучше.
— Это почему еще?
— Это потому, что у тебя похозяйничало государство. Государство — это каста, которая предписывает обществу какие угодно законы и взимает с людей какие угодно подати. Восточная деспотия делает это открыто, а западная демократия это маскирует с помощью выборов, но суть одна и та же. Государство может заставить тебя отчитываться обо всех доходах и платить в бюджет любую долю от них. Государство может навязать тебе такие правила бизнеса, что ты останешься нищим. Государство может оштрафовать тебя и твою подружку за то, что вы пьете вино и спите вместе без специального разрешения.
— То есть, государство может делать с людьми вообще что угодно?
— Йо! Собирается человек 500 из этой касты, штампуют специальный закон — и все.
— Но есть же выборы. Почему не избрать вместо этой касты других людей?
Джелла ответила характерным жестом, хлопнув ладонью левой руки по сгибу локтя правой, после чего пояснила:
— У тебя ни черта не выйдет. Каста пронизывает все структуры управления и все каналы массовой информации. Выборы устроены так, что шансы есть только у членов касты. Я лично знаю только один проверенный способ это изменить.
— Алюминиевая революция?
— Она самая.
— То есть, — сказал репортер, — смысл алюминиевой революции был в том, чтобы никто за людей не решал, как для них будет лучше?
— Ага. А кто пробует решать — тому расстрел или депортация, смотря по обстоятельствам.
— Понял. Кажется, мы добрались до сути дела, а?
— Йо, — Джелла энергично кивнула.
— В таком случае, помоги разрешить одну дилемму о правах граждан. Граждане ведь могут прибегнуть к уличным акциям, если нарушены их права?
— Запросто, — подтвердила она.
— Вот, — продолжал Секар, — группа граждан выходит на улицу с требованием прекратить их дискриминацию по религиозным и моральным убеждениям. Что здесь неправильно?
— Уточни их требования. Что написано на транспарантах?
— Кажется так: Прекратить унижение веры. Долой культ разврата.
— Ну и при чем тут дискриминация? — спросила Джелла, — если им не нравится, как кто-то отзывается об их вере, то это их проблемы, а разврат вообще безразличен для Хартии.
— Но в их заявлении пояснялось, что они подвергаются унижению, как социальная группа.
— Бред, — отрезала она, — объектом дискриминации могут быть только конкретные люди. Никто из этих типов не был лично ограничен в правах по сравнению с другими людьми.
— Это точно? — спросил репортер.
— Абсолютно. Ни одна социальная анкета даже не содержит графы «религия». Это такой же приватный вопрос, как пищеварение.
— Кстати о пищеварении, — сказал он, — как быть, например, со школьными занятиями?
— Ты о чем?
— Об уроках биологии человека. В ряде религий это считается неприемлемым.
Джелла презрительно фыркнула.
— Бро, этот вопрос разъяснен 8 лет назад в деле Оскар. Согласно Хартии, школа служит, чтобы давать молодежи актуальные навыки и знания о природе, человеке и обществе. Для этого нужно показать свойства человеческого тела. Если в какой-то религии табу на это…
— То что делать представителям такой религии? — перебил Секар.
— Это — их проблемы. Может, у кого-то таблица умножения считается непристойной.
— Но, согласись, это означает религиозную дискриминацию.
— Нет. Если у человека в аттестате прочерки, он в худших условиях не из-за религии, а из-за отсутствия знаний. Семья Оскар ссылалась на практику стран, где не преподают то, что считается недопустимым в их религии, но суд разъяснил, что это противоречит Хартии.
— Почему?
— Потому, — сказала Джелла, — что они требовали не увеличения своих прав, а уменьшения прав остальных школьников. Они хотели не получить что-то себе, а только отнять что-то у других. Заведомо деструктивное требование. Врубаешься?
Секар почесал в затылке.
— Не уверен. А можно обратный пример на ту же тему?
— Легко. Китайцы и школьные бассейны. Когда мы подписали с Китаем договор о дружбе, в Меганезию приехало полмиллиона семей. Вдруг сюрприз: большинство их детей не умеют плавать, а ведь здесь океан для детей — это… Ну, понимаешь.
— Еще бы! — согласился репортер, — ни один школьный пикник без этого не обходится.
— Китайцы учредили родительские комитеты и забросали всех жалобами, — продолжала она, — почему на физкультуре не учат плавать? Соблюдайте Хартию! Раньше это никому в голову не приходило, обычно здесь дети учатся плавать раньше, чем ходить, а тут — факт налицо. Плавание — актуальный навык, и школа обязана этому учить.
— Выходит, эти бассейны появились из-за китайских иммигрантов?
— Выходит, так.
— То есть, — резюмировал Секар, — они требовали что-то для себя, и это конструктивно?
— Йо!
— Понял. Теперь давай я расскажу по-своему, а ты поправишь.
— Валяй, — согласилась она, отхлебывая саке.
