Прошло тридцать лет. Лешина мама сделалась старенькой и сентиментальной. Она решила съездить в родной город — навестить Лешу с папой. Купила билет Кейптаун — Москва и полетела на родину.
Мама открыла дверь своим ключом и увидела большого бородатого дяденьку, тихонько стоящего в углу. Дяденька был очень худой и почти голый.
Милиция быстро выяснила, что к чему. Она сильно отругала Лешину маму. А Леша был рад, что его простили и выпустили из угла.
Он немного устал.
— Прикинь, подобрал в Египте котенка… Ну, ездили с женой «все включено». Си-вью, все такое. Возили на пирамиды пялиться. Че-то не впечатлило… Потом бухали с украинцами. А утречком я на рынке котенка приметил — ну точно, как мумии из этого… Бубастиса! Тощий, точно с тех пор его и не кормили! Длинные уши — ну, короче, сфинкс.
У жены приятельница стюардессой летает. Таможенники все знакомые ее — что наши, что арабы. Я и подумал: а чё не взять-то животное?!! У нас как раз котяра сдох недавно. Съел китайского карандаша от тараканов — и готов! Сечешь, какой нас отравой желтые потчуют?!! То, нах, атипичная пневмония, то носки какие-нибудь ядовитые! Вытесняют из Сибири, короче!
В общем, привезли кису. Назвали, конечно, как аниматор советовал, Бастет. Я хотел Зоей назвать, но жена сказала, что на хрен человеческими именами, а так — экзотично. Ну, пока она, Бастет в смысле, росла, все в порядке было, а как течки начались — всё…
Первая жена заметила. Ну, что Настя, дочка наша, ей молится тихонько. А Бастет лапку переднюю так смешно поднимает и перед собой держит. Мы, конечно, посмеялись тогда…
— Да нет, дубина! Я у нее ничего не выпрашиваю! Она сама все делает! А с нами через сны разговаривает. Да как хочешь! Я тебя убеждать не собираюсь! А за два года — от официанта до председателя совета директоров?!! А Настя-дурочка?! Шестьдесят языков — свободно?!! А жена? Думаешь, она всю жизнь к своему мэрству шла?
— Понимаешь, ест только полёвок, а их в наших краях травят! Про карандаш китайский помнишь? Всё! Тихо!!! Слышишь — скребется?! Госпожа вернулась!
В конце октября наконец-то выпал снег. Не везде. Но в поселке Токсово был пятиминутный снегопад. Хрен знает, откуда занесло это снежное облачко. Из каких недр испарилась водичка, вымороженная затем в здоровенные снежинки. Известно одно: снег был не самый простой. Баба Света, попавшая тем вечером под снежок и помолодевшая за следующую неделю лет на семьдесят, первая выстроила логическую цепочку между двумя событиями и окрестила тот снег «молодильным».
Восьмидесятилетний Савелий Семенович зачерпывает пригоршню пушистых снежинок прямо с перил крыльца и протирает лицо, перечеркнутое штыковым шрамом, честно заработанным в отчаянной атаке. Под Прагой. Всю ночь он ворочается и ходит курить в сортир. Тело странно зудит, заставляя вспоминать, где лежит тщательно приготовленное «смерётное».
Григорий Васильевич, восьмидесяти девяти лет от роду, поднимает к небу незрячие глаза и ловит морщинистыми губами холодные хлопья. Его ночь тоже полна неожиданностей: страшно болят беззубые десны, зашкаливает сердце, спина трещит и выгибается.
«Надо бы удавиться побыстрей, пока паралик не разбил…» — беспомощно суетится на кровати Григорий Васильевич.
Всех троих — бабу Свету, Савелия и Григория — гнет и крючит ровно восемь дней. Они — соседи, одиноко доживающие свое. До сих пор помогали друг дружке чем могли. И теперь, с самого утра почувствовав, что наконец отпустило, выползают во двор, поглядывая поверх забора. Бывший слепец Григорий смотрит особенно внимательно. Между соседями, как и раньше, много общего: невозможная худоба, седые волосы с черными, как у пергидрольных блондинок, корнями. Юные лица. Бабе Свете трудно дать больше восемнадцати. Дедам — по двадцать пять.
Вечером того же дня в дом к Григорию забираются парни из поселка. Не в первый раз. У него легко можно разжиться стаканом, радиоприемником или остатками пенсии. В прошлой молодости Григорий был бойцом антидиверсионного отряда СМЕРШ. Навыки быстро возвращаются. Григорий делает вечерним посетителям писю краном.
Это в юности Света считалась смешной тощей дылдой. Теперь она — девушка актуальной внешности.
Савелий плотно забухивает, принарядившись в черный похоронный костюм. Играет на гитаре и прихватывает заглянувшую к нему Свету за задницу.
Сенильный склероз уходит вместе с морщинами и холестериновыми бляшками. Григорий вспоминает, как подделывать документы. К Свете возвращается знание немецкого. Все это очень кстати. Савелий в сорок пятом закопал в подвале лютеранской церквухи чуть-чуть трофеев. Схрон отошел в западную зону оккупации. Немного Рембрандта и Рубенса. Несколько Ван Эйков и Веласкесов. Дюрер. Мане. Моне. И золотишко.
Загранпаспорта. Визы. Уморительные нынешние наряды. Дымя самокрутками, старики бредут по Амстердаму.
И тут Мурло — она назвала его так про себя с самого начала полета и потом с отвращением смотрела, как он слюнит пальцы, переворачивая страницы журнала, — так вот, Мурло вцепилось ей в плечо и зашептало: «Не бойтесь, я сейчас поведу самолет» — и вдруг уперлось кулаками себе под мышки, как ребенок, собравшийся изображать курицу. Она едва успела отстраниться, чтобы не получить локтем в глаз, а Мурло набрало воздуха в грудь и принялось низко, утробно гудеть, и его гудение на секунду действительно смогло перекрыть и панические голоса пассажиров, и какое-то нехорошее дребезжание, и почти истерические голоса стюардесс, умоляющих пассажиров вернуться на свои места и пристегнуть ремни. Мурло гудело: «Ууууууууууууууууууу!!!» — и всем телом кренилось вправо, когда самолет начинал заваливаться на левый бок, или откидывалось назад, если весь салон бросало вперед. Она вдруг поймала себя на том, что поскуливает ему в такт, понижая и повышая голос, и от ужаса перед этим фактом пропустила момент, когда самолет перешел от неожиданных бросков из стороны в сторону к небольшим, но ритмичным рывкам вперед, а потом потихоньку выровнялся. Тогда она смогла расцепить пальцы и разлепить веки. Мурло сидело в кресле с закрытыми глазами, по шее у него ползли капли пота. Позже, на паспортном контроле, он разыскал ее, вцепился липкой лапой в плечо и сказал несвежим ртом:
