Послышался топот ног, и, задыхаясь, ко мне подбежал Энкид. Он в благоговейном ужасе стоял рядом, шепотом поминая своим полудетским голоском богов и демонов.
– Я это видел! Но никто не поверит, – добавил он мгновением позже.
Я огляделся по сторонам и увидел, что остальные подростки только-только появились на вершине небольшого холма в двух сотнях ярдов от нас.
– Поверят, если мы покажем им шкуру, – сказал я.
Мы достали ножи и приступили к свежеванию чудовищно изломанной, почти лишенной костей туши. Точнее, попытались освежевать. Наши ножи причиняли шкуре не больше вреда, чем мои стрелы.
Чуть позже мне в голову пришла блестящая мысль – возможно, собственные клыки и когти чудовища помогут нам содрать с него шкуру. Вскоре мы обнаружили, что когти этой чудовищной кошки – мерзкая штука. Их покрывала вонючая грязь, оставшаяся от гниющего мяса. Что бы там ни было, когти помогли нам. Хотя работа все равно шла тяжело, она была уже выполнимой. Постепенно к нам подошли и другие пастухи. Они стояли, с трудом веря своим глазам, – лев был мертв.
Вскоре я понял, что лучше довести дело до конца в нашем лагере. Я одним движением закинул тушу себе на плечо и пошел прочь.
Остальные пастухи последовали за нами. Через четверть часа они, нарушив тяжелое молчание, вдруг стали безудержно осыпать меня похвалами и советовать, как лучше выделать шкуру.
Двое сказали, что кое-что знают про это.
– Мы просто растянем ее на солнце на некоторое время, – и сразу же бросились за деревом, чтобы сделать распялку.
* * *
– Видишь? – Энкид пнул ногой изуродованную мертвую голову. – Ты можешь сделать из челюстей подобие шлема. И смотреть через раскрытую пасть.
– Да неудобно, – ответил я. Так и оказалось, когда я наконец попытался это сделать. Но тогда у меня были другие заботы, куда более важные.
Позднее, когда прошли месяцы и годы, широко разошлись легенды о том, что я с того дня ходил в шкуре льва. Я и правда пытался некоторое время ее носить, но от плохо выделанной шкуры жутко воняло, да и другие неудобства были. Несчастная шкура прожила в легендах намного дольше, чем на самом деле. Я довольно скоро выбросил ее, и мне было совершенно наплевать, подберет ли ее кто-нибудь или нет.
Естественно, вопросы продолжали сыпаться на меня градом. Я что-то ворчал, а Энкид придумывал все новые ответы. Сначала я сказал правду – я ударил льва, и тот сдох. Единственной бедой было то, что никто в это не верил. Ладно, пускай. Мне и не очень-то хотелось, чтобы настоящая правда всплыла наружу. Не могу же я все время держать в тайне мою невероятную силу, но лучше пусть это станет известно попозже.
Никто из пастухов и правда не видел, как я убил зверя, хотя некоторых озадачил звук, который они услышали из-за холма. Это был короткий мощный удар, прокатившийся по окрестным холмам, как раскат грома. Наверное, это был удар моей палицы.
– Его что, молнией убило? – приставал ко мне один совершенно голый парнишка.
– Нет. – Я в нескольких словах рассказал ему чистую правду о том, как я убил льва, причем так, чтобы ему было понятно.
Однако до него не дошло.
– Мы слышали звук, – сказал другой. – Как сильный удар.
Один лишь Тарн покачал головой.
– Нет, правда, Геракл, что произошло? – Казалось, он был уверен в том, что я шучу, но в его тоне слышалось уважение.
– Ладно-ладно, – сдался я. – Мы с Энкидом обошли холм и нашли подыхающего зверя. Может, на него с неба упал камень.
– Что? – Подростки поднимали взгляды вверх, выгибали шеи и сутулились, словно боялись, что с неба посыплется целый град камней. – Какой камень?
– Ладно, – я пожал плечами. – Такого не может быть. Значит, кто-то отравил его. Или он сам отравился.
– Что?
К тому времени подошли и остальные и тесно обступили тушу, тщательно рассматривая ее. Вскоре некоторые, размахивая перемазанными львиной кровью руками, говорили, что у гигантской кошки большинство костей переломано. Как же такое может быть, если лев сдох от отравы?
Если мои приятели-пастухи до того, как я убил льва, и так не знали, что со мной делать, то теперь они были полностью сбиты с толку. Однако постепенно они поверили в то, что я каким-то боком все же причастен к смерти льва, и вскоре уже никто не спорил по этому поводу. А мне было все равно, раз они не донимали меня своими вопросами. Потом, конечно же, когда моя слава выросла, легенды не оставили никаких сомнений в том, что это именно я убил чудовище. И уж в этом-то случае легенды почти не врали.
Вскоре стало ясно, что тот парнишка, который хвалился, что, дескать, умеет выделывать шкуры, изрядно преувеличил свои умения, как, впрочем, всегда делают мальчишки. На самом деле никто из нас толком ничего не умел. Может, шкура и была волшебной, но воняла она так, что даже шайка грязных оборванцев вроде нас не могла вытерпеть этого смрада. Мы растянули ее на раме, сделанной из тонких жердей, пришпилив ее львиными же когтями и зубами. Затем мы насколько могли отскребли дочиста внутреннюю сторону, причем мне охотно помогали и другие подростки, и отчистили ее песком. Затем мы оставили ее под солнцем и дождем. Прошел день, другой, но шкура все равно воняла.
Туша зверя еще не остыла, и мы продолжали трудиться над шкурой, когда забота о стадах, столь привлекательная еще несколько часов назад, вдруг показалась мне делом невыносимо тупым. Поначалу, еще ничего никому не говоря, я стал подумывать о том, чтобы уйти в большой мир и поискать счастья в приключениях. Скот, за которым меня послали следить, был уже в относительной безопасности, так что вряд ли меня можно будет обвинить в том, что я не оправдал доверия, если я просто уйду.
Но меня удерживало лишь то, что я просто не знал, куда идти и что делать. В отличие от большинства юношей, я не хотел идти на войну. Убийство льва наполняло меня неким удовлетворением, но в воспоминаниях об убийстве Лина не было ничего приятного, и я многое бы отдал, чтобы это забыть.
С другой стороны, если я вернусь домой, то мне придется жить скучной жизнью под вечным присмотром. Опять придется повиноваться родителям, как было в последние мои дни под крышей дома Амфитриона. Мало того – все вокруг будут ходить на цыпочках, опасаясь очередного взрыва ярости. Не пройдет и двух лет, как меня заставят жениться на девушке или женщине из семьи, с которой Амфитрион пожелает заключить союз. И я опасался, что знаю, о какой девушке подумывает военачальник.
Я угрюмо пытался все это объяснить моему племяннику. Мы сидели в тени одного из немногих зеленых деревьев, изредка попадавшихся среди пастбищ, и жевали соломинки.
– Что-что заставят? – спросил Энкид, наморщив лоб в явном усилии представить себе, как такого сильного человека, как я, родители могут заставить что-то сделать.
